Если Кружков в начале своего доклада предупредил, что будет анализировать русский перевод, потому что он практически не отличается от оригинала, то доклад Ольги Смолицкой «Перевод как интерпретация древнего текста. „Песнь о Роланде“ в переводах Сергея Боброва и Бориса Ярхо» напомнил о том, как сильно могут удаляться от оригинала самые прекрасные переводческие работы. Переводы, которые Смолицкая избрала для анализа, глубоко различны: один максимально вольный, другой — максимально буквалистский. Казалось бы, Смолицкая, превосходно знающая старофранцузский оригинал, должна была отдать все свои симпатии второму, более точному переводу. Однако выводы, к которым она пришла в ходе доклада, оказались гораздо менее предсказуемыми. Переводчики «Песни о Роланде» (как и любых других средневековых текстов) сталкиваются с дополнительными трудностями: они должны передавать словами родного языка слова и понятия не только другой национальной культуры, но и другой эпохи. Даже два француза переводят «Песнь о Роланде» на современный французский язык по-разному: один считает нужным прибегать к возвышенному стилю, другой предпочитает стиль нейтральный. Разумеется, перед русскими переводчиками встают проблемы еще более сложные, и решают они их опять-таки каждый по-своему. В частности, в той паре, которую избрала для анализа Смолицкая, Ярхо стремился передать «букву» старинного текста, а Бобров — его дух. Однако — и это самое интересное — внимательное рассмотрение обоих переводов позволяет сделать вывод, что буквалист Ярхо в определенных случаях отступал от оригинала, а Бобров, при всей вольности своего перевода, сумел передать самую суть поэтики «Роланда». Ярхо уделял основное внимание передаче размера «Песни о Роланде» — силлабического десятисложника. Еще в 1919 году, в предисловии к републикации старого, 1897 года, перевода Ф. де Ла Барта, который был выполнен пятистопным ямбом, но снабжен аннотацией «перевод размером подлинника», Ярхо высказал существенные претензии к такому подходу. Поэтому для собственного перевода, вышедшего в 1934 году в издательстве «Acаdemia», он придумал особый размер, насчет которого сам говорил, что его нужно читать как прозу, но непременно делать остановку на цезуре после четвертого слога. Некоторая несиллаботоничность этого размера создает ощущение, что перед нами стих нерусский, и это очень ценно. Однако как ни старался Ярхо максимально приблизиться к оригиналу, он создавал лишь иллюзию соответствия. Выигрывая в точности воспроизведения размера, он проигрывал в лексической точности и в точности передачи поэтических формул (тем более что в его время теория эпических формул — так называемая теория Перри — Лорда — еще не была создана). Конечно, Ярхо использует все ресурсы русской эпической речи (лексику былин и «Слова о полку Игореве») и старается не вводить украшающих эпитетов для заполнения строки, однако приоритетом при отборе слов для него все равно остается расположение сильных и слабых слогов, стилистическое же соответствие поэтике «Песни о Роланде» волнует его в последнюю очередь. Просодический буквализм оказывается для Ярхо важнее буквализма лексического. Отсюда появление в тексте татарских юшманов (панцирная кольчуга) и сулиц — метательных копий, которыми рыцари никогда не сражались, а также многих других анахронизмов, которые современный читатель может не опознать, но которые, объективно говоря, удаляют перевод от оригинала: ведь слушателей «Песни» все эти военные подробности — как и каким оружием нанесен удар — интересовали едва ли не в первую очередь, а значит, подробности эти составляют принципиально важный элемент поэтики «Песни о Роланде». Ярхо — в отличие от всех других переводчиков — не опускает практически ни одной детали, упомянутой в «Песни о Роланде», включая такие труднопередаваемые подробности, как «пучащиеся мозги» и вытекшие кишки мертвого архиепископа Тюрпена, однако «Песнь» для него — ребус; он сохраняет ее отдельные элементы, но не может воспроизвести целого. Напротив, С. Бобров в переводе, вышедшем в 1943 году в издательстве «Детская литература», к буквальной точности не стремится, использует русский былинный стих, создает стилизацию не конкретной «Песни о Роланде», а героического сказания вообще — но при этом весьма удачно воспроизводит в своем неточном переводе образ французского Средневековья в целом. На это работают, в частности, обращения к слушателям, обнажающие сам принцип эпического сказания. Бобров даже придумывает некоторые строки самостоятельно — но создает он их из тех элементов, которые в самом деле есть в «Песни о Роланде». В конце доклада Смолицкая еще раз подчеркнула, что вовсе не хочет назвать один из рассмотренных ею переводов плохим, а другой — хорошим; у каждого из них есть свои достоинства, и оба выгодно отличаются от позднейшего перевода Ю. Б. Корнеева, равноудаленного и от духа, и от буквы средневекового текста. В ходе дискуссии по докладу Андрей Немзер посоветовал докладчице сопоставить стих перевода Боброва со стихом пушкинских «Песен западных славян», которыми Бобров занимался как стиховед.