Затем Суинберн осуждает бесплодность такой любви, рифмуя «бесполый корень» с «поцелуями без плодов». Другое стихотворение, «Анактория», представляет собой длинный монолог Сапфо, которая обращается к возлюбленной, и в этом потоке образов встречаются садистские, людоедские и вампирские мотивы. А еще она заявляет о своей ненависти к Богу и нежелании ему повиноваться, причем в ее словах отчетливо слышны отголоски речей Сатаны у Шелли и Байрона, изображавших его мятежником-агитатором:
Не он ли голод с жаждой нам послал? И плоть, и душу страстью истязал, К мольбам же равнодушен оставался? Ворвусь к Нему, низвергну, сокрушу, Уст холод оскверню дыханьем жарким, Нетленность Бога — смертью орошу!
Итак, лесбийство показано как бунт против Бога, но тем самым лесбиянки поставлены в один ряд с дерзкими героями-богоненавистниками, которых воспевало предыдущее поколение инакомыслящих английских поэтов. Таким образом, читатели, уже привыкшие к резким словам, которые бросали в адрес Бога романтики, вполне могли увидеть в окаянных персонажах вроде суинберновских Сапфо и Фаустины отдаленных родственниц таких героев, как, скажем, шеллиевская Цитна, или Прометей, или Вечный Жид. Подобные ассоциации, пожалуй, несколько облагораживали суинберновских лесбиянок в глазах читателей.
Содомитская интерлюдия: мужская гомосексуальность и сатанизм
Содомитская интерлюдия: мужская гомосексуальность и сатанизм
Неудивительно, что с сатанизмом ассоциировалась не только женская, но и мужская гомосексуальность. Как мы уже видели, мужская гомосексуальность связывалась с дьяволом в «Бездне» Гюисманса — и во второстепенном сюжете, где рассказывается о бисексуальном насильнике и детоубийце Жиле де Ре, и в эпизоде с черной мессой, где главный герой романа, Дюрталь, видит, как порочные хористы-сатанисты вступают в половую связь с мужчинами из числа собравшихся прихожан. И в самом деле, как только Дюрталь вошел в молельню, где должна была состояться месса, у него сразу же мелькнула мысль, что он «попал в притон содомитов»[1503]. Другая, менее прямая связь между сатанизмом и геями отсылает к Древней Греции, потому что силены, сатиры и Пан давно стали опознаваемыми символами мужской гомосексуальности[1504]. В то же время в иконографии и визуальных изображениях XIX века между этими фигурами и Сатаной наблюдалось значительное сближение и даже пересечение. В некоторой степени они оказывались наполнены и антихристианским, проэротическим идеологическим содержанием. Это сближение часто отмечалось (например, в сочинениях Мишле, Пшибышевского и других) и воспринималось как знак того, что между ними и в самом деле имелось «соответствие» — на некоем эзотерическом, психологическом или историческом уровне[1505].