15 июня Фройнд запросил в прокуратуре ордер на арест бочара Фридриха Линдёрфера, но получил его не сразу. Пришлось сначала представить прокурору модель со следами крови и долго убеждать, прежде чем 19 июня ордер был выдан. 22 июня в начале десятого утра Линдёрфер был арестован и через толпу возмущенных соседей препровожден в полицейский автомобиль. Арестованный, как только вышел из дома, стал уверять, будто ни в чем не виновен, потом замолчал и больше не произнес ни слова. В следственном изоляторе съел с большим аппетитом свой обед и после долго спал. Узнав об этом, Фройнд засомневался: может ли человек, виновный в убийстве, так себя вести? Что происходит, что скрывается за этим обыкновенным, неприметным лицом, лишенным всякого выражения? Неужели невиновен? Или он просто отупел, разучился чувствовать и хоть как-то выражать свои эмоции?
Первый допрос Фройнд провел после полудня 22 июня и продолжал, с перерывами, целый день 23 июня. Следователь представил обвиняемому результаты расследования, все улики и противоречия – безуспешно. Линдёрфер признавался только в очевидном и настаивал на том, что Лина уехала из дома с незнакомцем. Вечером 23 июня прокурор заявил: если завтра Линдёрфер не признается, придется его отпустить.
Но Фройнд не сдавался. Он припас напоследок самый сильный аргумент – модель чердака со следами крови. Опыт подсказывал ему, что надо выждать, и в какой-то момент Линдёрфер не сможет больше притворяться равнодушным, не выдержит напряжения. У простых, незатейливых натур это происходит внезапно. В общем, 24 июня Фройнд терпеливо и упорно продолжал допрос, подмечая и пользуясь каждой неловкостью и противоречием в показаниях Линдёрфера и задавая один и тот же вопрос: где его сестра? Никуда она не уезжала! Не уходила из дома! После 15 часов Линдёрфер вдруг произнес странную фразу, скорее пробормотал, чем сказал: «Все раскроется, все должно раскрыться». Фройнд насторожился. Линдёрфер опустил голову и тихо заплакал. Следователь молча поставил на стол модель чердака, и Линдёрфер, подняв голову, уперся взглядом в место преступления. Лицо его выразило отвращение и отчаяние, он стал громко всхлипывать… и не выдержал! Сломался! Постепенно, все еще сопротивляясь, но в итоге – окончательно. «Я не хотел ей ничего делать…» – выговорил подозреваемый. И дальше последовало признание со слезами, с судорожными рыданиями, порой урывками – вся правда, которая мучила, давила, терзала бюргерскую совесть и душу: «Я не хотел… Никто не знает… ни одна живая душа не знает… никто в доме, кроме меня… я один… Она не в лесу, не в доме… там ее тоже нет больше… вообще нет в усадьбе… эта ваша модель – она все верно показывает… все как было… она около угольных брикетов упала».