Мне стало жаль Нассрин и, как ни странно, Рамина тоже. Мне казалось, он тоже нуждался в помощи; ему тоже нужно было лучше узнать себя, разобраться в своих потребностях и желаниях. Неужели она не понимала, что он совсем не такой, как ее дядя? Возможно, я не имела права требовать от нее сочувствия к Рамину; я слишком многого от нее хотела. Она обошлась с ним жестоко, убедила себя, что испытывать к нему чувства непозволительно. Она сказала, что у них все кончено, и ясно дала понять, что в ее глазах он ничем не лучше мужчин, которых он критиковал и презирал. С аятоллой Хаменеи хотя бы все понятно, но другие – люди с политкорректными идеалами, которые обещают нам всякое, – те еще хуже Хаменеи. Ты хочешь спасти человечество, сказала она Рамину, ты и твоя проклятая Ханна Арендт. Так начни с себя и спаси себя от своих проблем с сексом! Найди проститутку. Прекрати пялиться на мою сестру!

Все мои воспоминания о Нассрин неизбежно возвращаются к тому дню в моем кабинете, когда она сказала, что уезжает. Небо окрасилось в сумеречные цвета – оно не было ни темным, ни светлым, ни серым. Дождь падал тяжелой пеленой, с сухих коричневых листьев груши под окном свисали капли.

«Я уезжаю», – сказала она. Ей было двадцать семь лет, а она даже не знала, как это – жить. Ей всегда казалось, что хуже тюрьмы ничего быть не может, но оказалось, может. Она убрала со лба выбившиеся пряди волос и проговорила: там, в тюрьме, я, как и все, думала, что нас убьют и этим все кончится; а может, мы выживем – выживем, выйдем на свободу и начнем с начала. Там, в тюрьме, мы мечтали лишь об одном – оказаться снаружи, на свободе, но когда я вышла, я поняла, что скучаю по чувству солидарности, которое объединяло нас там, за решеткой, по чувству, что у меня есть цель, по нашим разговорам и посиделкам, когда мы делились воспоминаниями и едой. Но больше всего я скучаю по надежде. В тюрьме мы надеялись, что однажды выйдем на свободу, поступим в колледж и будем веселиться, ходить в кино. Мне двадцать семь лет. Я не знаю, каково это – любить. Я не хочу таиться, не хочу спрятаться ото всех навсегда. Я хочу знать – знать, какая она, Нассрин. Наверно, это и есть испытание свободой, с улыбкой добавила она.

21

21

Нассрин попросила меня рассказать остальным об ее отъезде. Сама она не сумела встретиться с девочками – слишком это было невыносимо. Лучше уехать, не попрощавшись, решила она. Но как сообщить такую новость? «Нассрин больше не будет ходить на занятия». Вроде бы такая простая фраза, но все зависело от манеры произношения, от того, как расставлены акценты. Я произнесла ее отрывисто и довольно грубо; последовала пораженная тишина. Нервно хихикнула Ясси; Азин испуганно взглянула на меня, а Саназ с Митрой коротко переглянулись.