Она нервно растерла ладони; на меня она не смотрела. Но, по правде говоря, с Нассрин всегда было так, мы с ней всегда так общались – делились самым сокровенным и притворялись, что это так, ничего особенного. Подобное безразличие к сильной боли и привычка воспринимать ее «походя» не были проявлением храбрости, а свидетельствовали о трусости особого рода, разрушительном защитном механизме, когда пострадавший заставлял окружающих выслушивать рассказ о пережитом им кошмаре, не позволяя себе сопереживать: мол, не жалейте меня, мало ли что в жизни бывает, переживем. Ничего страшного, так, ерунда.
Нассрин призналась, что за все годы тюрьмы и войны ей не было так трудно, как сейчас, когда она пыталась свыкнуться с мыслью об отъезде. Поначалу ей казалось, что она должна уехать на время. Но постепенно она осознала, что просто не хочет здесь оставаться. Загранпаспорт ей не давали, и она поняла, что придется выехать незаконно; это ее вполне устраивало.
Я вела себя так, будто речь шла об обычном путешествии, рядовой поездке в Лондон в гости к старшей сестре. В это время года в Лондоне всегда дожди; обязательно попроси сводить тебя в «Глобус»[106]… А почему ты рассталась с Рамином, не удержавшись, спросила я? Он был против переезда или поддерживал тебя? Нет, он, он… он знал, как я хотела уехать, из-за болезни, знаете, которая у меня после тюрьмы. Мы – я имею в виду маму, сестру и себя – мы давно уже думали, что, может, в Англии есть врачи получше. Я никогда не спрашивала Нассрин, чем она болела.
Сначала Рамин, как и полагается настоящему джентльмену – тут Нассрин улыбнулась и ненадолго вновь стала девчонкой, какой я ее помнила, – сначала он согласился, что я должна уехать, но решил, что им нужно обручиться. Я не стала комментировать, ждала, пока она договорит. Вот тогда-то я с ним и порвала, сказала она. Нассрин? Она замолчала, опустила голову и принялась разглядывать свои ладони. Потом торопливо произнесла: он был… он был не лучше других. Помните ту цитату из Беллоу про людей, которые сливают на окружающих весь свой мысленный мусор? Она опять улыбнулась. Эта цитата очень хорошо описывает Рамина и его друзей-интеллектуалов.
Это оказалось слишком даже для меня с моей способностью обходить острые углы. Я отпила воды; хороший способ потянуть время, известный нам по книгам. Что ты имеешь в виду – он не лучше других? Кого «других»?
Мой дядя был еще хуже, ответила она. Он как Нахви. Рамин хоть немного отличался. Читал Деррида, смотрел Бергмана и Киаростами[107]. Нет, он меня не трогал; он был очень осторожен, чтобы не дай Бог ко мне не прикоснуться. Дело не в этом. Не могу объяснить; дело в его глазах. В его глазах? Да, в том, как он смотрел на окружающих, на других женщин. Я все понимала, сказала она и понурилась с несчастным видом, сложив ладони домиком. Рамин считал, что есть девушки, к которым испытываешь сексуальное влечение, а есть те, на которых мужчины женятся, – те, с кем можно общаться интеллектуально, кого можно уважать. И эти два типа не смешиваются.