После урожая 1940 года поставки сельхозпродукции на рынки выросли, однако нападение Германии в июне 1941 года помешало восстановлению перебоев в снабжении предыдущих нескольких лет. Продовольственные запасы иссякли по всей стране. Вторя своим предшественникам, нарком торговли Любимов объяснял низкий уровень торговой активности крестьян тем, что те не могут получить потребительские промтовары в государственных и кооперативных лавках, в связи с чем «колхозники не заинтересованы в вывозе сельскохозяйственных продуктов для продажи на колхозных рынках». Некоторые крестьяне, как он писал в феврале 1942 года, отказывались продавать продукты питания за деньги и требовали у заготовительных органов одежду, обувь, спички, соль, мыло и хозяйственные товары в обмен. Произошел неожиданный поворот событий: крестьяне требовали товарообмена, хотя и на своих условиях, а руководство настаивало на том, чтобы придерживаться денежных отношений и принципов торговли. Другими словами, с точки зрения политики это было отражением кризиса 1931–1932 годов, а не кризиса 1927–1930 годов, и поэтому главным предложением Любимова было восстановление практики встречной торговли путем обеспечения поставки промтоваров «крестьянского ассортимента» для коммерческих продаж. Местные власти, напротив, продолжали бороться с кризисом теми же способами, что и в 1918 или 1928 годах. Некоторые пытались контролировать цены: во многих населенных пунктах устанавливали ценовые ограничения на продажи продовольствия частниками. Другие пытались монополизировать снабжение. «Местнические настроения» вели не только к несанкционированному повторному введению продовольственных пайков, что было видно из пятой главы, но также к различного рода запретам на вывоз, чтобы помешать отправкам продовольствия из района – как в революционный период[517].

На деле расширение практики встречной торговли не было жизнеспособной альтернативой, поскольку с переводом промышленности на военные рельсы у правительства оставались весьма незначительные запасы потребительских товаров. В самые тяжелые моменты кризиса (в большинстве случаев – в 1943 году) социалистическая система распределения располагала следующими объемами централизованного снабжения по сравнению с объемами 1940 года: 7 % хлопчатобумажной ткани, 25 % шерстяной ткани, 13 % платков и шарфов, 10 % одежды, 8 % кожаной обуви, 20 % хозяйственного мыла, 8 % банного мыла, 7 % сахара, 0,5 % низкосортного табака (махорки), 12 % спичек и 8 % керосина[518]. При таких обстоятельствах действующий в Москве запрет на рыночную продажу новой одежды, тканей и обуви терял актуальность. Из обращения повсеместно исчезли новые товары фабричного производства (и не появлялись вплоть до 1945 года), а жители значительной части страны вернулись к бартерному обмену, как это было в годы Гражданской войны. Согласно обследованию сельскохозяйственных рынков по всей стране, в главных аграрных регионах (в Среднем и Нижнем Поволжье, на Северном Кавказе, в Центральном сельскохозяйственном районе, на Вятке и в Западной Сибири) крестьяне все чаще требовали от потенциальных покупателей промтовары, при этом на огромной территории от Владивостока до Свердловска и особенно от Хабаровска до Читы «крестьяне не желали обменивать ограниченный ассортимент своей продукции ни на что, кроме хлеба» [Moskoff 1990: 161–164][519].