Второй этап войны охватывает период с 1943 по 1945 год, и его отличает более благоприятная обстановка как на фронтах, так и в экономике. В 1942–1943 годах объем товаров, продававшихся в государственных и кооперативных торговых заведениях, достиг нижней точки примерно в 15–20 % от уровня 1940 года (от 22 до 30 % в расчете на душу населения), после чего начал медленно увеличиваться и в 1945 году достиг 40 % от довоенного уровня[549]. Тем временем западные и южные регионы страны медленно возвращались под контроль советских войск. Несколько неожиданно, хотя это и соответствовало норме времен Гражданской войны, эти успехи привели не к сокращению экономической активности частного сектора, а к ее оживлению. Частные предприятия перестали ориентироваться исключительно на выживание: поездки с целью приобретения продовольствия становились более длительными и нацеленными на получение прибыли, кражи – более крупными, сделки – более смелыми, более официальными и более открытыми. Появились и малые предприятия относительно легального характера. Все эти тенденции развивались и в послевоенное время до 1947–1948 годов, когда их пресекли правоохранительные органы.

Одним из стимулов к развитию частного сектора в период с 1943 по 1945 год, как и в 1920–1921 годах, было то, что Красная армия отвоевала низовья Волги, Северный Кавказ и житницы Украины. Как отмечают многие исследователи, немецкая оккупация этих территорий носила жестокий и эксплуататорский характер. Немцы сохранили сталинскую принудительную систему заготовки продовольствия в деревне и фактически оставили города умирать от голода. Если оккупационная администрация и выдавала пайки, то они составляли лишь часть рациона, необходимого для выживания[550]. Тем не менее нацисты относились к частной торговле гораздо снисходительнее, чем коммунисты, и вскоре, в отсутствие даже номинальных ограничений со стороны советских властей, стали появляться частные лавки. Например, по оценкам советских финансовых органов, сделанным в 1945 году, в Одессе было 2500 частных торговцев, из которых более 1100 имели собственные постоянные лавки, и еще 600 кустарей завели в городе частные мастерские[551]. Неудивительно, что терпимое отношение к частной торговле в регионе, традиционно дающем избыток зерна, было привлекательно. В 1944–1945 годах мешочники, хлынувшие со всей страны за зерном и другими продуктами питания, наводнили железные дороги именно в южном и юго-западном направлениях[552].

Отдельные поездки за продовольствием во второй половине войны оставались массовым явлением, однако наряду с ними мешочничество приобретало все более широкую институциональную основу. Спустя почти три десятилетия после начала революции мешочничество все еще оставалось повсеместным явлением, и теперь отличить мешочников от «законных» закупщиков и потребителей было ничуть не проще, чем во время Гражданской войны. Как в 1945 году жаловался один высокопоставленный представитель милиции, формы и методы спекуляции изменились, и теперь главными виновниками стали «разношерстные представители разнообразных организаций, которые скупают продукты питания в дальних регионах и перевозят их в промышленные центры, где продают по спекулятивным ценам»[553]. К 1944 году крупные закупщики неизменно имели при себе, как и в 1918 году, «какой-то документ из некой организации» – завода, сельского совета, университета или колхоза. Конечно, не все они были подлинными. Подделка проездных и закупочных документов стала широко распространенным и выгодным делом, и ближе к концу войны в ходе выборочных проверок на железных дорогах выявлялось множество фальшивых бумаг[554]. Что более важно, даже когда документы агентов по закупкам были в порядке, они сами и нанявшие их организации часто обходили закон. Примером может послужить работавший толкачом на электротехническом заводе в подмосковных Люберцах Д. Г. Симкин. Когда ему удалось прицепить к поезду южного направления частный вагон, он подвергся проверке, в результате которой следователи обнаружили не одно, а целую пачку подписанных и проштампованных разрешений на проезд от директора его завода. Последний вмешался, чтобы разъяснить ситуацию: поскольку Симкин, чтобы прицепить вагон, должен был договариваться с железнодорожниками, он, возможно, отправился в незапланированном направлении; упрощение же поездки было в интересах завода[555].