Влияние «Леса» Мейерхольда на советский театр было огромным, но двойственным. От «Леса» идет то социальное заострение образов Островского и их театральная яркость, которые в иных дозах вошли сейчас в повседневную практику советского театра и дали такой блестящий и красочный спектакль, как «Горячее сердце» Станиславского с Москвиным в роли Хлынова.

Но от «Леса» же идет и та волна облегченных неглубоких сценических трактовок Островского, которая за эти годы прокатилась по всем театрам.

В спектаклях этого типа Островский выходит на сцену в роли озорника, мастера театральных трюков и гротесковых смешных фигур, теряя основное, что у него есть: внимательный взгляд, которым он осматривает жизнь и проникает во внутренний мир своих героев, совлекая с них внешние бытовые личины.

Типичным спектаклем этого стиля были «Волки и овцы» в театре Завадского. Эта замечательная комедия Островского, поражающая философской глубиной замысла, была превращена в веселое игровое представление. Ведущими персонажами этого представления оказались не хищники высокого полета, на которых было сосредоточено внимание драматурга, но пьяница и шут Аполлон и разбитная девица Глафира. Они забавляли публику смешными выходками, игровыми трюками, уводя в тень тему комедии. Такой гротесковый, обозренческий стиль характерен для многих постановок пьес Островского в наших театрах. В иной форме он проник даже в такой театр, как Малый, создавший в спектакле «В чужом пиру похмелье» вольный монтаж из нескольких пьес Островского и превративший целостное произведение драматурга в отдельные части бытового обозрения. Сцена закружилась словно кустодиевская карусель с лентами, позументами и быстро мелькающими лицами многочисленных персонажей.

В этих обозрениях распадаются социально-бытовые связи, которые соединяют, сталкивают в жизненных конфликтах героев Островского и которые были характерны для его эпохи. Из его пьес исчезает исторический фон. Вместо новой трактовки произведений Островского театр в этих случаях становится на легкий путь перелицовок и упрощенного осовременивания. В довершение всего эти «обозрения» были лишены и того агитационного содержания, ради которого Мейерхольд создал свой «Лес».

Стремление упростить сложную ткань в пьесах Островского часто сказывается и на менее «новаторских» постановках, как «Волки и овцы» Малого театра, где сложный образ Мурзавецкой был приближен к антирелигиозной маске.

На другом полюсе стоят спектакли, в которых театр отступает на дореволюционные позиции, отказываясь вообще от нового прочтения произведений Островского.