Такой черный пессимизм, пронизывающий последнюю комедию Сухово-Кобылина, глубоко чужд самой природе театра, искусства действенного, динамичного, утверждающего жизнь и требующего морального разрешения конфликтов, данных в драматическом произведении. Даже самые кровавые, мрачные трагедии Шекспира, как «Макбет», разрешаются нравственным просветлением, торжеством жизненного начала, утверждая веру в человека. Театр требует катарсиса, нравственного очищения, как это утверждал еще Аристотель.

Пусть нет ни одного положительного лица в комедии или в драме. Но театральная аудитория всегда хочет чувствовать в самом авторе драматического произведения человека, который разоблачает неприглядную действительность не во имя смерти, а во имя жизни. Эта внутренняя жизнеутверждающая интонация свойственна всем комедиографам, произведения которых веками не сходят с театральной сцены, начиная с мольеровского «Тартюфа», кончая сатирами Островского, вроде его «Волков и овец» или «На всякого мудреца довольно простоты».

Но в «Смерти Тарелкина» ее нет. Поэтому, нужно думать, эта комедия всегда будет оставлять у зрителя гнетущее, безотрадное впечатление. Не всякое классическое произведение поддается освоению в зрительном зале. И как ни блестяща по своей театральной форме и по своему замыслу «комедия-шутка» Сухово-Кобылина, по всей вероятности, она навсегда останется по преимуществу гениальным литературным произведением, могущим дать театру только чисто экспериментальный материал, интересный для знатоков, но мало доступный для широкой театральной аудитории.

3

3

Но если и стоило Малому театру еще раз попытаться вернуть на сцену эту комедию, то, во всяком случае, для такого ее нового «возвращения» нужно было выбрать другие пути, чем те, по которым пошел А. Дикий.

При всей своей заостренности и гиперболичности комедийных образов произведение Сухово-Кобылина остается в границах жизненного правдоподобия. Жизнь, которую изобразил в своей комедии драматург, не была для него фантастической. Он ощущал ее как подлинную реальность. За свое столкновение с этой реальностью — как мы знаем — он заплатил слишком дорогой ценой. За персонажами его комедии стояли невыдуманные люди, и самый сюжет ее был построен на достоверных фактах и событиях, происходивших в полицейских застенках. В нем не было ничего искусственного, если не считать условной завязки с превращением Тарелкина в Копылова. В Малом театре реальная жизнь обернулась фантастическим театральным представлением. В постановке А. Дикого острота социальной сатиры оказалась затушеванной. Прием стилизации, гротеска и преувеличения уничтожил в комедии колорит жизненного правдоподобия. Отошла в тень историческая обусловленность событий и персонажей. Герои комедии потеряли бытовые очертания, оторвались от определенной эпохи и превратились в условные театральные маски, во вневременные символические обозначения хищничества, корыстолюбия и подлости. В трактовке Дикого, проведенной с большой последовательностью, глубокий пессимизм Сухово-Кобылина не только не оказался преодоленным, но и выразился с новой силой. Он обострился и перешел из социального плана в сферу общефилософских обобщений. Сатирическая комедия из быта царского чиновничества XIX века вылилась в некое почти мистериальное действо, в котором фигурируют образы, обобщенные до безличной схемы. Жизнь как нелепый и трагический маскарад, где проходят люди, похожие на кошмарные видения и где происходят невероятные вещи, ничего общего с реальное действительностью не имеющие, — такова тема постановки Дикого.