Теперь он сел рядом со мной и начал подробно рассказывать.

— Два года назад я подал представление начальнику 3-го жандармского отделения в Санкт-Петербурге, прося, чтобы он вас, как человека спокойного, обремененного семьей, заслуживающего внимания, освободил — такое право действует, но оно применяется к ворам, о политических закон ничего не говорит.

«Я остался с носом — мне сказали, чтобы я не вмешивался в дела, которые мне не принадлежат. Теперь я узнал, что в Петербурге был назначен Шувалов[401], и что в целом что-то изменилось к лучшему для политических преступников; поэтому около года назад я сделал повторно представление, и вы видите, в счастливую минуту эта мысль пришла мне в голову, потому что вот вчерашняя почта привезла „бумагу“, освобождающую пана».

Он закончил говорить и, видя, что я уже совсем пришел в нормальное состояние, снова сердечно обнял меня и добавил:

— Любезный Владислав Иванович — в честь такой счастливой вести сегодня у меня будет собрание, и вы, как герой дня, не откажетесь от своего присутствия у нас.

Я пошел. Я нашел там собравшимся все устьсысольское общество — все по очереди поздравляли и сердечно пожимали мне руки, и все примерно так говорили:

— Мы рады вашему счастью. Бог да даст вам все хорошее, но нам жаль вас, мы будем скучать по вашей милой компании.

Несмотря на все гостеприимство моих домохозяев, несмотря на восторженное поведение всей компании, которая меня окружала, я был грустен, задумчив, зол на себя за то, что неблагодарен за столько сострадания и сердечности. Что делать? Такова уж человеческая природа — эгоизм прежде всего. Я был свободен. Сегодня я сразу мог уехать, и все же, хоть я и сообщил жене телеграфом, но деньги мне придется ждать с полгода — и, уже вольным и свободным, мне придется сидеть Бог знает как долго.

Я хотел вернуться на свой счет, так как иначе меня отправили бы этапом. И мало того, что мне пришлось бы снова пройти все тюрьмы и этапные дома, но в пути я был бы как минимум целый год. На это согласиться было невозможно, а, желая ехать как свободный человек, я долей был иметь как минимум 300 руб[лей], а тут у меня и одного за душой не было.

Почтенный исправник знал причину моего горя, приблизился ко мне, повел в свой кабинет, попросил меня сесть и, взяв мою руку, сказал:

— Не волнуйтесь и потешьтесь с нами сегодня — может быть, мы больше никогда не встретимся в жизни. Вы можете поехать домой хоть бы и завтра. Видя мое замешательство и удивление, он продолжал: здешнее купечество, видя вас грустным и смущенным, спрашивали меня о причине. И вот они дали мне на руки 300 руб[лей], попросив, чтобы вы взяли на дорогу.