Ядвига Остроменцкая, дочь Виталиса и Казимиры Остроменцких, будучи годовалым ребенком, она покинула Гродненщину и в 1864 году оказалась в Томске, где ее отец находился в ссылке. Казимира решила присоединиться к мужу вместе с тремя дочерями: Марией, Габриэллой и самой младшей Ядвигой. После 10 лет ссылки Виталис получил разрешение переехать из Томска, где умерла жена, в Казань. Там Ядвига окончила гимназию и отдалась педагогической работе. В Казани она решила установить контакт с Элизой Оржешковой, которая знала ее отца. Близкие отношения, не только письменные, сохранялись до конца жизни Э. Оржешковой (1910). В 1893 году Ядвига учила детей в польской семье в Лондоне. После краткого пребывания там она заняла должность учительницы в одном из имений в Августовском уезде, что позволило завязать личные контакты с Элизой Оржешковой. В 1902–1935 годах была учительницей в женской школе в Варшаве. Умерла после отъезда из Варшавы в декабре 1944 года или в январе 1945 года. Воспоминания были созданы скорее всего в начале 40-х гг. XX в.
1
Перед ссыльными, которые оказались на сибирской земле лишенными имущества, стоял прежде всего вопрос о приобретении средств к существованию. Они брались за разные работы. Некоторые получали денежное пособие с родины. Отец, управляющий по профессии[402], не мог найти подходящего занятия. Вопрос решила наша мать, чей высокий интеллект, образование и основательное знание французского и немецкого языков проложили путь к учительской профессии. Этому весьма благоприятствовали местные условия. Томск, далекий от крупных образовательных центров, обладал слишком малым количеством образованных людей. Поэтому каждого человека, имеющего образование, пусть и заклейменного как «политического преступника», встречали доброжелательно. Достаточно сказать, что томский вице-губернатор Фризлер[403] после разговора на французском языке с г[оспожой] Эльжбетой Табеньской[404]предложил ей место учительницы для своих детей, которого она не приняла, опасаясь завязывать отношения с русским сановником. Наша мать после некоторых усилий получила предложение принять преподавание французского языка в восьми классах женской гимназии, которое с большим успехом вела на протяжении целого ряда лет, пользуясь привязанностью учениц и уважением сослуживцев и сослуживиц.
2
Толпы изгнанников, которые на чужбине старались жить, думая о родине и поддерживая друг друга как материально, так и морально, старательно охранялись местными властями. Некоторое время подозревали поляков в связях с русскими революционерами, устраивали массовые обыски и аресты. Господин Антоний Прушиньский[405] несколько месяцев просидел в тюрьме, так как в его квартире нашли кресло, на спинке которого был высечен орел, а также трость с ручкой, изображающей голову орла. В церкви во время богослужения бывал настоящий полицейский, и немало страха я нагнала на собравшихся в одно из воскресений соотечественников, когда, как 4-летний карапуз, утомленная проповедью, которой, конечно, не понимала, встала на скамейку и во весь голос запела: Еще Польша не погибла! Бдительность полиции особенно усиливалась во время приездов в Томск великих князей. Во время пребывания великого князя Владимира[406], сына Александра II, произошел следующий случай. Перед ратушей, где проходил банкет, собралась толпа томичей, на призывы которой великий князь появился на балконе. В этот момент какой-то нетрезвый человек выстрелил на ура из револьвера, его тут же обездвижил стоявший рядом сосед. Дело было быстро урегулировано, но им воспользовались люди со злым умыслом. Услышав выстрел, кто-то в толпе крикнул: «Поляк стреляет». Помню, как к нам ввалился г[осподин] Микутович с криком: «Гасите свет, закрывайте ставни», так как боялись, что толпа, настроенная патриотически, бросится на квартиры поляков. После этого случая, когда великий князь узнал об обездвиживании предполагаемого террориста, он должен был сказать: «Скажу папеньке, что у меня есть свой Комиссаров». Как известно, некий Комиссаров[407] защитил Александра II от покушения Караказова.