– Значит, ты теперь с Харли?

– Заткнешься ты или нет?

– Ну да, – горько сказал я, стараясь незаметно вытереть слезы, – конечно, заткнусь. Я не трону тебя и пальцем, Джеймс Патерсон. Я тебе не изменял, я буду звонить, предупреждать… Слова, одни слова…

– Сука! – тотчас вспылил Мак-Феникс. – По какому праву ты предъявляешь мне претензии? Ангел безгрешный, да?

– Курт, мне нужно сдохнуть, чтобы ты меня простил? Валяй, добей!

– Мне доктор запретил.

Он остался со мной, мы лежали в его спальне, в его постели, совсем близко, и я в упорной попытке прижаться плотнее загнал его на самый край. Уже засыпая, я обнял его за торс, он скинул мою руку, я обнял снова. Ткнулся носом в плечо и шепотом попросил:

– Не мучай меня больше, Курт. Пожалуйста, я устал, все болит, ну, пожалуйста.

– Да спи уже! Надо мне тебя мучить, не тронул ни разу, пока сам не нарвался! Заткнись и спи.

– А с Харли я опять подерусь, слышишь? Как только оклемаюсь. Сволочь он, а не друг.

– У тебя все сволочи и говнюки, Патерсон?

Я рассмеялся:

– Нет, Мак-Феникс, говнюк ты один, другого такого нет в природе, и, слава Богу, что нет, с двумя я бы точно свихнулся.

Он промолчал, но я почувствовал, как он усмехнулся в ответ.

Кризис миновал.

Наутро в мой кабинет зашел Веллиртон, чуть более оживленный, слегка пританцовывающий:

– Он мне улыбнулся! С ума сойти, все получилось, док, у нас оттепель!

Тут он увидел мое лицо, обошел вокруг стола, уселся поверх бумаг и покачал головой. Потом бережно ухватил меня за затылок, притянул к себе и долго разглядывал повреждения.

– Вот сука все-таки! – выдал, наконец, герцог о добром друге юности. – Хотя, если подумать, ты легко отделался. В таком состоянии он запросто мог тебя убить.