Тис покачнулся, словно догадался, чего от него добиваются хозяева заклятого ножа, и Брайдик сразу ожил, заурчал у него на плече, и даже прикусил клыком ткань котто. Тис похлопал себя по другому плечу, по тому месту, в которое вонзилось поганое заклятье на островке за кузнецой Фомха, и пошел к лестнице. Поднимаясь по ступеням, каждая из которых казалась ему непреодолимой стеной вражеской крепости, он думал о том, что ему пришлось пережить многое, наверное, кому-то хватило бы пережитого на целую жизнь, но настигшая его боль обесценила все. Пожалуй, даже гибель Мэтт и Глика была не столь остра, как эта боль. Или все притупляется со временем? Может быть, и боль точно так же притупится? Почему он до сих пор не сошел с ума? Или же все дело в том, что пронизывающая его боль накрепко пригвоздила его к его же истерзанному уму? Или же он все таки сошел с ума? И ничего этого нет? Ни Стеблей, ни Дрохайта, ни Мэтт и Глика, убитых на Бейнской заветри? И есть только эта лестница? Почему он сразу не догадался? Разве могло все это существовать в реальности? Колдуны, заклятья, вырезанные под корень деревни, песьеглавцы, оборотни, странные родственники, убивающие собственную кровную родню. Безумие. Именно безумие.

На лестнице он едва не столкнулся с Тайсом. Держа в руках кувшин с земляным маслом, старик готовился спуститься туда, откуда возвращался Тис. Он скользнул по лицу мальчишки равнодушным взглядом, слегка оживился, увидев кота, и прошел мимо, бормоча почти про себя: «А вот крыс-то у нас нет. Нет у нас крыс. Почему же это у нас нет крыс? Это хороший признак или плохой?»

– Безумие, – прошептал Тис и вдруг подумал, что и сама крепость безумна, и все ее обитатели должны быть безумны, и вся равнина, вся Ардана должна быть безумна, если в ней есть такая крепость, и Дрохайт, и Гантанас, который все понимает, но ничего не делает, и девочка, которая управляет погодой, и еще одна девочка, которая видит его, Тиса, насквозь, и из рук одного воспитанника вырастают мглистые хлысты, а другой напоминает ветвистое дерево и пронизывает своей плотью сразу и полшага, и шаг, и полтора шага, и принимает на себя чужую боль и чужие страхи, а черную нить, щупальце, веревку, канат, стальную колонну, упругий смерч которым он, Тис, прихвачен к невидимому хозяину невозможно разорвать никаким способом, потому что нет такого клинка, которому под силу это сделать.

К хозяину ли? Или к черному озеру, которое изливается в него, в Тиса тягучей пьянящей жидкостью, опьяняя его, но одновременно причиняя невыносимую боль, потому как сколь бы ни была глубока пропасть в его существе, стены этой пропасти пылают в пламени, поскольку что-то в нем соединилось несоединимое. Что-то, что убивает его каждую секунду, как будто все, что он ест, все, что он пьет, все, чем он дышит, все, что он слышит, все, что он видит – все это яд для него!