Тарашкевич не успел ответить. Алеся выгнулась и закричала. Ее любовник приподнялся на руках и замер. Кастусь смог рассмотреть его лицо. И волосы на затылке лекаря зашевелились.
— Это же…
Он не успел договорить. Тарашкевич взревел и нырнул в окно, как в полынью.
— Изыйди, Сатана! — громыхнуло в хате. — Прочь, прочь!
Кастусь бросился за священником. Когда он вскочил на ноги, то увидел Алесю, забившуюся в угол кровати, Тарашкевича, размахивающего крестом и выкрикивающего слова молитвы, и — тающего в воздухе Адама Бочку. Его лицо кривила гримаса боли, а в глазах стояли слезы.
Именно глаза исчезли последними.
Алеся, увидев, что муж пропал, завопила и бросилась к дверям как была — в одной рубахе. На пороге споткнулась, упала, замерла без движения. Священник бросился к ней. Рядом на колени упал лекарь. Он быстро проверил дыхание, сердцебиение и сказал встревоженному Тарашкевичу:
— Это обморок, батюшка. И ударилась, когда падала, но ничего страшного.
— Давай перенесем ее на кровать, сын мой.
Они подняли вдову, и Кастусь не сдержал удивления:
— Надо же! Какая она легкая!
— Это плохо, — буркнул священник.
Они уложили девушку на кровать и вышли в сени. С улицы уже спешили соседи с топорами да вилами.
— Все хорошо, — поднял руку Тарашкевич, успокаивая местичей.[33] — Алесе Бочке стало плохо. На ее счастье мы оказались рядом. Пришлось прочитать молитву, и теперь с ней все хорошо. Может с ней кто-то остаться?
— Бабку Тэклю кликни, — сказал один из прибежавших сыну.
Мальчишка кивнул и убежал. Соседи тоже стали расходиться, негромко переговариваясь.
Тарашкевич и Кастусь дождались прихода старухи и отправились к церкви, рядом с которой, во флигеле, отец Ян и жил.
Шли они молча. Доктор несколько раз порывался что-то сказать, но, глядя на потемневшее, хмурое лицо священника, сдерживался. Наконец, когда они уже зашли во флигель и распалили лучину, он решился:
— Батюшка, так что же это было? Я ведь ясно видел Адама, я уверен в этом. Но как это возможно? Ведь я сам осматривал его после смерти.
Тарашкевич потер лицо ладонями: