— Ох, наверное, чай вскипел, а я сижу, — виновато всполошилась Нигора.

— Я с утра ничего не ел, — кивнул головой Камал.

— Какая я рассеянная, — ругала себя Нигора, вихрем пролетая то с чайником, то с пиалами, то с лепешками, то со сладостями.

— Хватит на сегодня листьев? — спросил Камал, отбрасывая последнюю веточку.

— Не хватит. Хорошо, если на две подачи хватит. Пока завтра привезут ветки — гусеницы будут голодать. Тут уж Нигора не удержалась, чтобы не ввернуть слово о ненавистной председательше. — Ваша апа, прежде чем призывать к повышенным обязательствам, подумала бы о том, как обеспечить кормами. Языком-то легко болтать. Мучает людей и горюшка ей мало. И ведь не стыдится фасонить. Противно смотреть.

Камал знал, что просто так объяснять жене что-либо почти бесполезно, она ничего не станет слушать, и если бы он попытался защитить сейчас Малику, это только подлило бы масла в огонь. Он протянул жене пустую пиалу и попытался мирно свести разговор на шутку.

— Давай и ты фасонь. Ты не хуже ее.

Но и эти примирительные слова, сказанные в шутку, задели Нигору, все-таки разговор свелся к тому, что она плохо одевается, не так, не умеет, не хочет. Нет, если бы Малика вела себя, как все женщины кишлака, муж не говорил бы ей таких обидных вещей. Нигора тоже могла бы часами красоваться у зеркала, да вот на ней еще дети, и огород, и гусеницы шелкопряда, и кухня, все! Муж деревца не посадил, помидорного куста, занят только делами колхоза! Да еще корова с теленком, за ними тоже надо ходить. Правда, чтобы облегчить ей жизнь, муж не раз грозился продать их, но тут Нигора вставала горой, не хотелось лишать детей свежего молока. А стряпать, а стирать, да мало ли дела в доме — с утра до темной ночи! Для одной женщины этого более чем достаточно. Да каждую весну — шелковица. Не успеешь разогнуться от огорода, осень подступает, а ведь осень — это такое время, когда весь народ от мала до велика занят сбором хлопка. Люди не видят, когда рассвет, когда закат, бесконечная работа, работа, работа! Где же тут заниматься красотой, нарядами? Это не председательствовать, тут минуты нет свободной. Разве Нигора не хочет одеться, повеселиться? Конечно, хочет… Нет, она не могла промолчать!

— Кажется, я перестала нравиться, — сказала она ядовито. — Только и смотрите, что я не так одета…

— Ты сама начала об этом, — миролюбиво сказал Камал.

— Что ж, если не нравлюсь… — Нигора наклонила голову, и у нее задрожал мягкий подбородок.

Камал сердито выплеснул из пиалы остаток чая и, опершись на колени руками, качнулся и встал. Ногой он отодвинул низкий табурет, нагнулся и сгреб большую охапку очищенных веток. Роняя ветки по дороге, оставляя за собой причудливый извилистый след, он отнес их к тандыру в дальний конец двора. Потом, как ни в чем не бывало, вернулся к плачущей Нигоре и сказал: