Шах так и подпирал собой скамью и стол. В глазах щипать начало и ком в горле растет. Осел, переносицу сжал.

Радиш ему на плечо ладонь положил и словно придавил: держись, брат. Придет в себя Эрлан, дай срок. Это временно, это бывает.

– Напиться бы, – протянул Самер. Замотал головой со стоном: вон все мысли! Не до бухла сейчас. – Разобраться надо.

Шах встал и опять в двери.

Прошел тихо, встал перед братом. А тот черный весь. Нежно кровь у губы мертвой оттирает, по голове гладит.

Смотреть на это было невыносимо. Вейнер отвернулся, опять переносицу сжал, чтобы слезы сдержать. Сами наворачивались.

– Эрлан, она мертва, – прошептал.

Лой сжал ткань в кулак и головой еле заметно качнул, взгляда от лица Эрики не отрывая.

– Спит она. Спит.

У Шаха зубы свело – так заорать захотелось, встряхнуть брата, ударить, в воду головой – что угодно, но чтоб очнулся. И стер слезы – не подействует. Его самого сейчас хоть полощи, хоть бей – бесполезно.

– Эрлан… Кто такой Майльфольм?

Лой на секунду от лица покойницы взгляд отвел.

– Страж. Ее. Погиб, – прошептал спокойно.

– Нет, Эрлан. Она с ним разговаривала.

Отреагировал – уставился на брата, мысль какая-то в глазах появилась. На Эрику глянул и Вейнера вытолкал, дверь прикрыл:

– Как разговаривала?

– Так. Его взяли. Сказал, что не убивал.

У Эрлана глаза остекленели. Стоял минут пять в одну точку пялился, и вот, качнулся, закрывая глаза.

– Эберхайм, – выдохнул. И опять перед собой смотрит, а стоять не может – шатает. Закружил вдруг, кулаки сжимая, и будто потерял что. И впечатал кулак в стену, уперся в нее лбом и руками:

– Эберхайм!