– Я думаю, Алехандро спрашивает о смысле существования «братства», зачем мы его создавали?

Давиан начал говорить, придав монотонности в голос и официальности в речь:

– Ну, я думаю, что понял, что вы хотите спросить, постараюсь вам ответить, в соответствии тому, как понял ваш вопрос, – сказал Давиан, продолжив уже без монотонности в голосе. – Мы здесь просто собираемся для обсуждений вопросов, связанных с нашей жизнью и политикой, мы здесь занимаемся развитием демократическо–коммунистической мысли, – сказав последнее предложение с самодовольством, напыщенной гордостью и уверенностью, Давиан продолжил – Именно здесь люди могут свободно говорить, без угрозы оказаться в заключении.

– И это всё? – быстро и негромко, почти шепотом, с неудовлетворением, задал вопрос Алехандро.

– А, что ты от нас ещё хочешь? – с вызовом спросил Давиан и саркастично добавил. – Что б мы на революцию пошли?

Алехандро оторвал спину со стула и накатился на стол, поставив локти на стол и ладони тыльной стороной, позволив подбородку лечь на ладони. После того, как Алехандро занял удобную позицию, он приподнял голову, в его глазах загорелся огонь, сродни фанатическому пламени, оторвав подбородок от ладоней, и заговорил:

– А перспективы? Развитие?! Или, то, что теперь ограниченный круг людей может, что–то обсуждать, ты готов назвать пределом мечтаний? Ты не готов развивать всё дальше? Ты хочешь, что б всё осталось как есть сейчас? Ты готов…

Габриель мысленно ушёл от разговора, так как ему не интересен спор либерала-революционера и коммуниста-подпольщика. Этот диспут напоминает ему спор малышей в песочнице или перепалки детей играющих, в какую ни будь игру. Габриель знал, что без могущественного покровительства – они никто и ничто, а патронаж над «братством» это по сути диссидентство и предательство, в глазах идеологии Рейха, конечно, которое карается самыми суровыми методами. Быть их покровителем это значит стать оппозицией, а это незаконно и небезопасно для жизни, а поэтому реакционные высказывания Алехандро были не, сколько пусты, сколько несбыточно далеки и недоступны, но в тоже время они были порождением чего–то глубинного, нежели фантасмагории демократии. Габриель понимал, что эта серость и апатия коснулась и их «братства» и все хотят, хоть какой ни будь искры рвения. Хотели действия и изменений. Все хотели просто действовать и понимать, что от их действий, происходят какие либо изменения. Но все прозябали в бездействии. Единственным встрясками были покупка мебели и введение иерархии, которая ещё не была определена. Не самые великие достижения, которые даже не подходят даже под пословицу: «И Рим не в один день строился», ибо достижения были ничтожно мизерными. Апатия и уныние накрыло «братство».