Из соседней комнатки прибежала бабка и, уставившись на Лину, как на новогоднюю елку, радостно закурлыкала:

– Мышь бабке принес! Молодец заинька! Кот-добытчик! Я ему яичко, он мне мышеньку!

Бойко схватив мышку за коченеющий хвостик, бабка отправила ее себе в рот. Поскольку из всех присутствующих лишь у меня одной был непередаваемый опыт интеракции с глубинами бабкиного рта, стошнило тоже меня одну.

– Театр закрывается, – сказал С. – Нас всех тошнит.

* * *

Ближе к утру все начали расходиться. Мы с мужем пошли домой через лесопарк. А. и С. отправились к А. Лина решила пропустить два последних дня конференции (поскольку она ее организовывала, почти со всеми докладами она уже была знакома), сославшись Комитету на огромный, неподъемный стресс после инцидента со старушками и С., и остаться на пару дней в домике, чтобы пообщаться с самой собой.

Как она потом рассказывала мне, ей вдруг стало невыносимо жалко ту, вторую себя. Ведь она несколько месяцев в страхе и бесконечном самоуничижении жила в этом холодном жутком домике, сотканном из воспоминаний собственного кота, умноженного на двенадцать, с мертвой бывшей хозяйкой этого кота – умершей в этом же домике, повторюсь, повторюсь – и навязчиво хотела явиться в Комитет восстания мертвых и повиниться перед той, первой Линой, с которой она так грубо, так бесчеловечно поступила. Но ей было чудовищно стыдно, она ненавидела себя за этот поступок. Себя она ассоциировала именно с настоящей, живущей Линой – и испытывала поэтому невыразимую вину перед своим дубликатом. Хотя на самом деле обе они фактически были жертвами настоящей Лины, судьба которой на тот момент была нам неизвестна. Жизнь в лодочном домике не походила на праздник – скорее, это была своего рода тюрьма, в которую мучимая виной Лина поместила себя добровольно. Чувство раскаяния оказалось таким сильным, что даже приглушало страх по поводу того, что она спала, наверное, в той же кровати, где разлагалась бабка со съеденным лицом. Но лицо бабки всегда было целым – видимо, котик благополучно забыл про этот травматичный эпизод. Разве что сама бабка иногда видела призрак себя самой – ой, подпрыгивала она и хохотала, там на печи бабка без лица лежит! Но нестрашно лежит, уточняла она, как кукла. Просто кукла-завертыш. Поэтому и лица нет, не страшно.

Объяснить эти моменты Лина и не пыталась и все время говорила себе, что вот-вот пойдет в Комитет и сдастся.

Когда мы с А. в шутку назвали Лину и Лину близнецами-шпионками, они вдруг словно стали одним человеком (они и были одним) и очень серьезно сказали нам: