В зрелом возрасте я практически не была в терапии. Разве что много лет назад, совсем давно – когда муж первый раз ненадолго уходил и я осталась одна с дочерью на месяц или два, я не помню точно. Друзья тогда убеждали меня, что я полна суицидальных мыслей и постоянно их озвучиваю в режиме ультиматума (была ли я на самом деле полна хоть чем-нибудь в то время?), – и посоветовали хорошего терапевта. Терапевт прописала мне таблетки, которые вычистили суицидальные мысли так же основательно, как и воспоминания о них – я до сих пор не помню, были ли у меня тогда, черт подери, суицидальные мысли? Как они выглядят, какой они формы? Спросить самих друзей возможности не представилось – со временем я забыла о том, что именно эти друзья у меня были (вероятно, друзья шли в связке с суицидальными мыслями и забылись тоже цельным пакетом), поэтому я не включила их в доверенный список посмертных контактов. Когда я починилась, я решила больше никогда не ходить к терапевту. Мне почему-то было невыносимо стыдно за себя прошлую, слабую, ничтожную, шантажирующую друзей суицидом. Все, что я запомнила, – это упражнения на границы и сепарацию, которые разучивала под диктовку терапевта, широко дыша и растягивая руки во все стороны, будто меня колесуют бледными конями. В памяти нет ни текста, ни чувства – только эти раскинутые от моря до моря, дрожащие от мышечного напряжения руки. Тело – точнее, воспоминание о теле – до сих пор держит в себе эти упражнения (воспоминания воспоминания, вспомнила я, вот снова она, вымышленная тема моего письма) и может при случае показать их без слов. Мое аутичное тело, бывшее в терапии, – тело-афатик, у него нет ни речи, ни памяти, лишь мучение и железобетонные границы, выращенные там, где отсутствие границ доставляет сильнейшую боль.

Когда эти границы рушатся, как плотина, боль оказывается и вовсе невыносимой. Она и есть крик – все сигналы приходят в сознание одновременно, не фильтруясь мозгом. И это так страшно, что, начав кричать и заметив, что это словно замедляет поток сигналов, уже не можешь перестать – так же как невозможно спрыгнуть с горящего велосипеда, который слишком быстро, невероятно быстро катит к отступающему испуганному морю.

Через несколько дней Лины вызвали меня к себе в Комитет восстания мертвых, чтобы рассказать про бесконечный крик.

И чтобы поставить перед фактом: если я захочу, я могу попасть в диктатора.

– Попасть в диктатора, – сказала Лина.

– Попасть в диктатора, – сказала Лина.

Лина могла говорить это сколько угодно, и Лина могла говорить это сколько угодно – я все равно не понимала, о чем речь.