– Что здесь произошло? – спрашивает Искандр, пока неогрубевший палец задерживается на расползающихся черных точках.

– Мы здесь не одни, – говорит Дарц Тарац. – И то, что здесь с нами, чувствует лишь голод и ничего, кроме голода. До сих пор они были мирными, но… все может измениться. В любой момент. Когда изменится, ты должен быть готов просить Тейкскалаан вмешаться. Человеческая империя хотя бы поедает людей изнутри.

Искандр передергивается, одновременно испуганный и рассерженный: подавляет гнев, обиду на намек «из-за того, что ты любишь, ты омерзителен» в пользу полезного вопроса.

– Мы уже встречали инопланетян – что в данном случае иначе?

Лицо Дарца Тараца безмятежное, твердое и совершенно холодное. Оно будет сниться Искандру в скверные времена (он это знает, вспоминая будущее), будет сниться, как Дарц отвечает:

– Они не мыслят. Искандр. Они не люди. Мы не понимаем их, а они не понимают нас. Переговоры невозможны.

Будет сниться – и оставлять холод, который не разгонит ни тяжелое одеяло, ни теплый партнер в постели. И приходит мысль: почему Тарац не рассказал Совету? Почему выбрал своим оружием меня? Во что он хочет превратить станцию Лсел, пока рискует из-за этой опасности на протяжении неопределенного (<двадцать лет>, бормочет кто-то) времени?

Уже тогда он знал, что Тарац хочет чего-то большего, чем военное покровительство Тейкскалаана, но потом Искандр попал в Город, во дворец, и игры Тараца потеряли… значение…

«Я вспоминаю это второй раз».

<Я вспоминаю это второй раз.>

(Я вспоминаю то, чего никогда не видела…)

Я это видел. Я и есть это. А кто ты?