Но коли так, то и я должен меняться! Метаморфозы первых с неизбежностью влекут за собой метаморфозы последних. Рыба гниет с головы – и если Его Величеству Государю, священному Курфюрсту и Принцепсу не на кого более положиться, то именно я должен стать той самой опорой, которая пребудет с ним в годину смуты и бедствий. Может, потому Он и умирает, что Триада распалась – Дункан возроптал, Деменцио ослаб, и все: Троицы, Триумвирата как ни бывало. Даже Тандема – и того не осталось… Думаю, в том и состоит моя цель – подобно Гамлету, восстановить «связь времен», вернуть державную соборность, благочестие и единство!

– Йакиак, присаживайся! – Не спросив меня, Деменцио пододвигает деревянное кресло. Сам остается стоять, изредка потирая замерзшие пальцы. – Буду предельно краток и лаконичен: через пару часов мне отправляться на инспекцию военных поселений – перенес смотр на первую половину дня, чтобы вернуться еще засветло, а к ночи быть во Дворце, у Курфюрста. Грядут серьезные перемены. А потому все оставшиеся вопросы нужно решить сейчас, не откладывая на вечер. У меня к тебе очень деликатное поручение, от исполнения которого во многом будет зависеть твоя дальнейшая карьера.

Я смущенно киваю.

– Ваше Превосходительство, для меня честь служить интересам Ландграфства.

Деменцио щурится, приглаживает торчащие волосы, стряхивает пыль с мятой рубашки. После двух почти бессонных ночей вид у него изможденный: лицо посерело, глаза выцвели, сделались из красных розово-синими. В движениях скользит неуверенность. В разговоре он такой же, каким и был прежде – хотя бы позавчера: властный, убедительный, категоричный, но тогда он был искренним, органичным, а сейчас – скорее притворяется, что ничего не поменялось. Внутри он будто бы сломлен.

Я всегда тонко чувствовал подобные вещи – слишком много страданий, насмешек и издевательств было на моем веку. Они закалили меня, научили отличать иллюзию от реальности, отражение – от подлинной сущности; маску, личину – от того, что сокрыто под ними. Как часто меня унижали, били и оскорбляли! И каждый раз я замыкался в себе, плакал, кусал ногти – но на людях был прежним: невозмутимым, покладистым, идеальным. Таким, каким меня желали видеть – ибо нет у меня собственного лица, я – лишь проекция чужой воли. Мучители не должны знать, что они достигли своей цели – иначе пытка не прекратится.

Сквозь годы страданий я пронес искру добра, сохранил внутренний стержень, и теперь безошибочно распознаю тех, кто близок по духу. Кто слаб, покинут, растерян, кого терзают танталовы муки. Сколько несчастных повидал я в Великом следствии – да что Следствии, во всем Городе и Ландграфстве! И каждому из них я стремился помочь, утешить, объяснить, что нас таких много. Правильнее сказать – большинство. А если уж быть совсем честным, то все мы такие. Все – поголовно.