— Слушай, Антох, а ты как к идее бессмертия относишься? — спросил он неожиданно.

— В каком смысле?

— В индивидуальном. Хотел бы жить вечно?

— Нет, наверное. Вечно — это как-то слишком дофига. Крыша съедет наглухо, я думаю.

— Отчего же?

— Ну, вся человеческая мотивация — это смерть и секс, который тоже немножко про смерть. Мы так к нему стремимся, потому что знаем, что умрем. Если убрать смерть, то это будут уже не люди, а какие-то другие существа. То есть люди, став бессмертными, все равно некоторым образом умрут. Эта идея кусает себя за хвост.

— Мудрено, — сказал Петрович.

— Так и вопрос непростой.

— То есть, ты бы отказался от бессмертия ценой потери человечности?

— Пожалуй, да. Потому что бессмертие получу в результате не я, а кто-то другой, даже если он будет на меня похож. И вряд ли это будет хороший человек, которому я пожелал бы долгих лет жизни.

— Оригинальная точка зрения, — кивнул Петрович, — интересно, что ты скажешь лет через тридцать, когда костлявая станет скрипеть за плечом.

— Спроси меня тогда еще раз. Но с чего ты вдруг озаботился этим вопросом?

— Поговорил с Элиной. Откровенно, я надеюсь.

— О, то есть она может врать?

— Тоже мне, фокус. Выкинь из головы эти стереотипы. Врать, передергивать, умалчивать и переводить стрелки. А еще кокетничать, играть на чувствах, вызывать симпатию. Давить и угрожать тоже может. Умница девочка, горжусь ей.

— И что же она тебе рассказала?

— Скажем так, она руководствовалась благими намерениями. Но надо понимать ограниченность ее включенности в эмоциональные предрассудки человеческого общества.

— Эмоциональные предрассудки — это что нельзя детей убивать?

— В том числе. Это, кстати, в историческом масштабе относительно недавняя установка, вызванная пищевым изобилием. Раньше в голодные годы племя избавлялось от лишних детей без всяких сантиментов — они менее ценны, чем взрослые, которые могут в любой момент нарожать новых.

— Ну офигеть теперь.