— Хочешь выпить?
— Воздержусь, — помотал головой он, — а ты пей, пей. Может, вышибет клин клином. А то ты от мертвой воды совсем дурной. Нельзя к ним не лезть, Антох. Они как прореха в ткани. Вроде мелкие дырочки все эти Стрежевы, Жижецки да Аркаимы с Березуями. Вся эта «потаенная провинция». А не залатать вовремя — пойдет от них расползаться нестроение, потянутся разрывы да растяжения.
— А вы, значит, хотите весь мир оплести?
— Уже. Уже оплели, Антоха. Просто он это еще не заметил. Что ты там видишь?
Я перевел взгляд и увидел на кирпичной оштукатуренной поверхности захватившее часть стены и заложенный кирпичом проем детальное художественное граффити — большой женский глаз. Вырисована каждая ресничка и прожилка радужки.
— Пырится кто-то.
— Это не кто-то. Это мы.
Глаз закрылся и открылся, подмигнув. Надеюсь, это действие глинтвейна. Мне только гиф-анимации в граффити-глюках не хватало.
— Звучит пугающе, — сказал я, хотя страшно мне не стало. Мне вообще все было пофиг.
— Да черта с два. Думаешь, почему большой войны до сих пор нет? А, военкор, скажи?
— Хер ее знает, — признался я. — Который год ждем, что ракеты полетят, а они все никак.
— А они не могут, — хлопнул меня по плечу Петрович. — Мы не даем.
Я снова вспомнил, как смотрел однажды в камеру висящему передо мной ударному коптеру, и ждал, что решит электронный мозг. Мне не понравилось это ощущение. И сейчас не нравится. Я так и сказал.
— Не нравится мне это, Петрович.
— А мир, Антоха, вообще не для твоего удовольствия существует. И не для моего. Мы делаем то, что должно, а происходит все время какая-то херня. Это и называется жизнью. Иди жену ищи, пока тебя окончательно не накрыло.
— А ты чего делать будешь?
— Исправлять местную экологию. Сделаю Жижецк менее жидким, прости за косой каламбур.
Он развернулся к пультам управления насосами, а я подумал, что могу сейчас дать ему по башке, и тогда ничего из задуманного не случится. Но хочу ли я этого? Нет. Я ничего сейчас не хочу. Только найти Марту, забрать дочь и свалить отсюда ко всем чертям. И еще выпить.