И как бы не был пронырлив, проницателен Корень, то, что Ворониха вынашивает его ребенка – не знал. Считая, что она понесла от Ястреба. Корень хорошо знал, кто такой Ястреб. И потому не испытывал неприязни к будущему ребенку.

Его паранойя накрывала и еще не родившегося будущего наследника, будущего императора. Так что этот ребенок, еще не родившись, уже не был ребенком для Корня. Младенец – еще до рождения – был лишен детства. Ребенок был символом, знаком власти, флагом, придатком Престола. И долг Корня, как знатного, Достойного, – сохранение преемственности власти.

Для него Синеглазка и Ворониха в этом смысле были равны. И их будущие дети – тоже. Потому как не ему решать, кто из них – наследник. Если даже Белый и Ястреб этот вопрос закинули за горизонт, то Корню подавно было плевать. Он знал, что пути богов людям непонятны, а жизнь настолько сложна, что время может и само решить, кто да что. Их бой, их жизнь настолько жестоки и кровавы, что невозможно было на неделю вперед сказать, кто из них – Белый или Ястреб – будут наследниками. А может, и никто. И наследниками станут еще не рожденные дети Синеглазки и Воронихи.

А как говорил Старый, складывать оба яйца в один карман неразумно. А в разные – больно. Именно поэтому Синеглазка – у них на глазах, а Ворониха – под попечением Хранителя.

Да-да. Именно из этих соображений, а не потому, что Синька – сестра родная. И ракета, закидывающая Корня на самый Олимп Мира, почти – на орбиту Мира, в недосягаемые выси общества. Это новое общество они и строили прямо сейчас, собственными руками и помыслами.

* * *

Схватки летучих отрядов становились все чаще, проходили все яростнее, потери росли, накапливалась усталость и ярость.

Дозорная сеть сжималась, тяготея к опорным отрядам, не в силах самостоятельно одолеть налетчиков и егерей Змей. Только мощные и дальнобойные стрелы, удары магов помогали сдерживать Змей. Но дозоры продолжали свое движение на северо-запад. С боями.

Змеи оставили разоренный, разграбленный, вырезанный город без боя. Стены города были во многих местах пробиты, башни – частично разрушены, все ворота города – разнесены в щепу. В городе вообще не уцелело ни одной двери, ни одной ставни. И весь город залит кровью. И не было обычных на их пути к хребту распятых и замученных людей. Хотя аура боли пыток была.

– Я же говорил – нет неприступных крепостей, – вдохнул Белый запах гари и крови, открыв шлем, морщась, ощущая боль замученных людей.

– То, что тел нет, о многом говорит, – сказал Тол-Умник.

– Думаю, ты прав, – ответил Белый. – Это они раньше привередничали – детей предпочитали, девушек молодых да – незрелых, нетечных, мальчиков некончавших. Вижу – трескают даже черствых дружинников пустошников, отбитых и поломанных, жилистых, с мускулами, жесткими, как ремни камнеметов. Их бы пару зим подержать в их рубежах, не придется с ними сражаться – сами себя сожрут.