— У моего кузена очень горячий темперамент, даже для итальянца, — как бы извиняясь, за родственника, произнес сеньор Кацаньо. — Но, не смотря на это, он умудрился дать всю нужную вам информацию.

Оказывается, он лег всего полчаса назад, так как недавно вернулся из леса, куда возил немецких жандармов, якобы в поисках партизан.

Он сидел в машине, когда они вытащили из леса всего одну девчонку, которая брыкалась и материлась, как сотня пьяных грузчиков. Причем материлась она до самой комендатуры, даже в кабине слышно было.

Был еще сверток какого-то барахла, но он не вглядывался. Больше всего его возмутило, что всего из-за какой-то бездомной сквернословки его до ночи заставили сидеть за рулем, в его законный выходной. А тут еще я бужу его среди ночи, а ему завтра на работу. Обиделся и бросил трубку.

Он снова развел руками.

— Спасибо, сеньор Кацаньо, — серьезно произнес Люка. — Семья Кало теперь ваши должники. Позвольте мне воспользоваться вашим телефоном.

Он связался с кем-то и, не называя имен, быстро передал несколько отрывистых фраз на таком жаргоне, что я лично понял только слово "быстро". Остальное даже моему транслейтеру было в новинку.

— Сеньор следователь, — включился я в разговор, — нам нужен хороший повод для того, чтобы прямо сейчас попасть в комендатуру.

— В комендатуре даже ночью только караула тридцать автоматчиков, да казармы жандармерии в трех минутах бега. А это — еще двести солдат, — просветил меня следователь. — Во внутренний двор и служебные помещения они никого не пускают, кроме своих. Немцы очень боятся диверсий и даже ворота в комендатуру сделали двойными, по типу шлюза. Даже если они пропустят вас за первые железные створки, то через несколько метров вы упретесь, во вторые железные ворота. И вы окажетесь в ловушке. Под прицелом пулемета на вышке.

— Схемку или план набросать сможете, сеньор Кацаньо? — спросил я, и следователь потянулся за чистым листком бумаги и карандашом.

К металлическим воротам комендатуры немецкого гарнизона, поливая перед собой пространство светом фары, подлетел мотоцикл с коляской и лихо остановился, огласив ночную улицу противным звуком клаксона. Сверху, с пулеметной вышки тут же ударил луч прожектора.

Прикрывшись рукой от слепящего света, я вылез из коляски и, по-немецки, как можно более властно крикнул стоящему у ворот часовому.

— Зови дежурного офицера.

Солдат, поправил весящий на груди автомат, снял трубку закрепленного на столбе телефона и доложил по всей форме. Пулеметчик, же продолжал освещать меня сверху. Я недовольно махнул ему рукой, дескать, убери. Но он и ухом не повел. А я из-за ослепляющего света его просто его не видел, что было, не есть хорошо. Если я цель не вижу, то чувствую себя не уютно.