Не знаю, что меня завело. Я ведь не хотел так. Может быть, нарочитая какая-то его веселость. Откровенно легкомысленный треп с первых слов. Может быть, эта остающаяся во мне пружина, которая неизвестно все же, во что сейчас обратится — в открытый выход или черное падение. Может быть, почти исчерпался тот срок, в который я мог надеяться на кого-нибудь, кроме себя.

Да ведь и уверен же я был, что теперь все правильно, все рассчитал, соотнес и предусмотрел.

Собственно, не так уж я и ошибался.

Он слушал меня не перебивая и, когда я умолк, тяжело дыша, распаленный, медленно полез во внутренний карман, вытащил огромный, толстый желтый портсигар с искристым треугольником.

— Вообще-то я курю мало. И редко. А ты, Игорь, по-моему, совсем бросил, нет? Тебе не кажется, — продолжил после затяжки, — что не тебе мне все это говорить?

Я понимал, что он имеет в виду.

— Не кажется. Почему бы мне не сказать? Кому другому, кроме меня? С кем вы еще говорить будете… так?

— Точно. Так — ни с кем. В чем ты, собственно, меня винишь?

— Я не виню.

— Ну хорошо, хорошо… вопрос морали. Так ведь это не мной устроено так, что чужаки в твоем Мире не приживаются. Я уже даже перед Мирами ответственность не несу за то, чтобы их отсюда удалять. Абадонну помнишь? Ты, слава… в общем, не встречался, а вот те, о ком ты сейчас так взволнованно говорил, они — да. Я продолжаю подбирать понятные аналогии. Что они тебе?

— Что они мне… Так не делается у нас, Перевозчик. Так не говорится о тех, с кем, пусть недолго, делил несчастье и тюрьму. Не тюрьму — несвободу.

Даже такое неявное, глядя со стороны, несчастье, даже такую комфортабельную, глядя со стороны, несвободу. Если нечего есть, это не значит, что нужно довольствоваться кормушками. Если негде жить, нельзя соглашаться на стойло. Если за поворотом поджидает смерть, пусть ждет она, а не я ее буду ждать и о ней печалиться. Кто они? Кто сказал, что они — чужаки, что в них — частицы душ тех, кто умер в других Мирах и осколками попал в наш? Кто сказал, что по одной этой причине наш Мир способен погибнуть? Да он сам себя готов тысячу раз погубить, если в нем действуют всюду одинаковые законы, которые я вижу здесь, в своей короткой и ограниченной жизни.

— Игорь, — укоризненно сказал он, — подумай, живущие в Мире боятся смерти, рвутся в стойла и стоят в очередях к кормушкам. И ты ничего никогда не сможешь предложить им лучшего. Так было всегда. Всюду.

— Во всех Мирах? — вдруг спросила Женя. До этого она сидела, опустив нос в пионы, и только слушала. Иногда прижималась ко мне теснее в наступившем прохладном вечере. Ушло куда-то тепло из воздуха.