– Где я?

– У нас, – последовал ответ.

Она ждала, что последуют какие-никакие объяснения, но офицер молчал.

– Где у вас?

– Вопросы потом, – отрезал он и тут же спросил: – Вы себя помните?

– Как это? Конечно, помню…

– Назовите своё имя.

Она уже готова была ответить, но вдруг поняла, что не может выбрать из всех её прежних личин ту одну, что смогла бы удовлетворить спрашивающего.

– Хорошо, назовите своё последнее имя.

– Эли… Елизавета… Бакушинская…

– Превосходно, – кажется, офицер улыбнулся. – Что последнее вы помните? Вы помните ваш последний день в театре?

Она захотела зажмуриться, но веки ей не повиновались. Ей вспомнился тот роковой день… Скачущая как мячик её собственная срубленная голова, присевший "охотник" и щелчки его пальцев перед глазами.

– П-помню…

– Замечательно, – он помедлил и сообщил, словно этот вопрос был давным-давно решённым делом: – Вы нам поможете.

– В чём?… Да и как?

– От вас, собственно, многого не требуется. Нам не нужно даже ваше активное участие. Всё, что нам надо, у вас здесь, – он протянул ладонь к её голове и что-то сделал, отчего зуд на темени сдал немного слабее.

И тут Элизабет вдруг потеряла способность соображать. Её пронзила мысль, что всё что от неё осталось – это обрубок её прежнего тела. Просто голова! Она заскулила.

– Должен заметить, – произнёс офицер, – ваш скулёж – просто отвратительное зрелище.

Его замечание вывело Элизабет из мутной завесы чёрного отчаяния, пришла ненависть и злость. Она зашипела всеми ругательствами, какие только знала. Но офицер не реагировал.

– Я умерла? – наконец спросила Элизабет, когда длинный запас ругательств иссяк.