Меня это действительно не касалось, и я даже без особого любопытства слушал, как появившийся вслед за Косташом ухмыляющийся довольный дон Педро, объяснял — помогая себе неуклюжей жестикуляцией:

— Ну, справка у него была… Значит, насчет болезни… А тут, главный который, говорит, что болезнь эту уже отменили… Ну, указ такой вышел, или еще — я не знаю… Ну, придется ему, значит, тоже теперь пыхтеть в казарме… Призывают, значит, и — никаких отсрочек… Ну а что?.. Он лучше других, что ли?..

Меня это не касалось.

И даже когда, не владеющий собой, бледный Косташ, сотрясаясь от ярости, обратил к нам ощеренное, будто у волка, лицо и затравленно выкрикнул сорванным голосом: Заткнись, дубина! Тебя здесь не спрашивают!.. — а дон Педро вместо того, чтобы, как полагалось, заткнуться, обернулся и с угрожающей интонацией произнес:

— А вот ты тут не выступай, а то, знаешь, и схлопотать недолго…

После чего Косташ, как это ни странно, и в самом деле перестал выступать, а, разворотив ком одежды, начал лихорадочно одеваться — прыгая и не попадая, то в штанину, то в рукава, — то я даже на это не обратил никакого внимания, и лишь тихо сказал, когда Косташ толкнул меня, чтобы я отодвинулся:

— Не надо, Костя, не дергайся…

А Косташ опять яростно выкрикнул:

— Отстань от меня!.. Все отстаньте!.. — и потом, вероятно, желая, в свою очередь, задеть посильнее. — А где твой дружок?!. Бегает по начальству?!. Ничего–ничего, он себе уже выбегал освобождение!..

Карла среди нас действительно не было. Но меня это в данный момент нисколько не волновало, я, ни слова не говоря отодвинулся подальше от Косташа, и едва санитар, вероятно, ничуть не взволнованный инцидентом, снова высунулся из зловещих дверей и сказал, хриплым басом и осовело помаргивая: Следующая пятерка!.. — как я встал и, не дожидаясь никого из напарников, самым первым прошел в холодноватый большой кабинет, где под стендами со схемами и фотографиями выстроилась шеренга стульев, а с другой стороны за двумя составленными в торец столами, восседали, как боги, члены Медицинской комиссии.

Все они были, как на подбор, очень грузные, похожие по очертаниям на барсуков, но с такими мордоворотами, какие барсукам и не снились, белые застиранные халаты сидели на них, как на пугалах, и очки на переносице главврача казались анахронической редкостью.

Мне велели остановиться на ковровой дорожке и не сходить, а затем самый тощий барсук, наверное, секретарь Комиссии, поинтересовался:

— Фамилия?.. Год рождения?..

Я назвался, и перед главным врачом тут же появилась канцелярская серая папка, в которой были подшиты различные документы. Он их, по–моему, с отвращением перелистал и, рыгнув, не стесняясь, так, что до меня долетел отчетливый запах лука, задержался на одной из бумаг, где, как мне показалось, чернело поверх листа название Департамента.