Он перешагнул через выставленные ноги Радикулита, но, наверное, все–таки неловко зацепился за них, потому что сделал вперед два быстрых шага — ухватился за стену казенного узенького коридорчика.

На спине у него, как подпалины, коричневели родимые пятна.

Косташ смотрел на меня.

— Ну что, убедился? — спросил он, почему–то, наподобие дона Педро, туповато помаргивая. — Ладно. Не переживай, наплевать… — И вдруг тоскливо, как будто из самого сердца, вздохнул. — Не об этом сейчас надо думать…

Он, по–моему, хотел еще что–то добавить — редкий случай, когда Косташ заговорил, по всей вероятности, откровенно, но буквально в следующее мгновение дверь, ведущая в кабинет врача, с прибабахом открылась и оттуда вывалилась пятерка полуголых возбужденных ребят, а опухший санитар, высунувшийся вслед за ними, как ворона, откашлялся и скомандовал, тараща выпуклые глаза:

— Следующая пятерка!.. Заходите по алфавиту!..

Щеки у него лиловели от нездоровой отечности.

— Ну пока, — сказал Косташ, нагибаясь и трогая меня за плечо. — Не расстраивайся. Желаю тебе удачи…

— Тебе — того же… — механически ответил я.

— И — не переживай…

— А я и не переживаю…

Я был рад, что он, наконец, от меня отвязался. И еще я был рад, что вместе с ним в кабинет убрались Радикулит и дон Педро. Я совсем не хотел, чтобы они сейчас со мной разговаривали.

Этого мне было не надо.

Потому что я неожиданно понял, что мне теперь следует делать.

Значит, Дуремар.

И когда я понял, что мне следует делать, то отчаяние и беспомощность, овладевшие мной, как–то незаметно, вероятно, сами собой рассосались, и на смену им с удивительной легкостью, даже несколько напугавшей меня, появилось холодное и ясное равнодушие — отрешенность, позволяющая действовать и говорить с точностью бездушного механизма.

Что–то во мне сгорело.

Я теперь мог наблюдать за происходящим как бы со стороны.

И меня ничуть не задело, когда из–за дверей кабинета, вдруг раздался психический душераздирающий вопль: Сволочи!.. Я вас всех ненавижу!.. Морды военкоматские!.. — а затем сами двери шарахнулись, как от пушечного ядра, и оттуда, словно вышибленный ударом, вылетел головой вперед разлохмаченный Косташ и, наверное, ощутимо треснувшись о батарею у противоположной стены, ухватился за трубы обеими трясущимися руками:

— Гады!.. Фанера армейская!.. Мы с вами еще поквитаемся!..