Пять дней боялась Вегда, следила за собой, а на шестой поняла, что ей уже всё равно. Безразлично. Жизнь утратила смысл. Даже еда, которой так всегда не хватало, о которой так мечталось, потеряла вкус. Теперь она уже с удивлением вспоминала о том, что совсем ещё недавно любила порезать ломтиками свежий хверс и пожарить на рыбьем жиру, что мечтала раздобыть свежую офицерскую рубашку и пошить из неё новую блузочку ко Дню Федерации, что по выходным они с подругой ходили в кино или кафе, и она с нетерпеливой радостью ждала этого дня всю неделю… Теперь она ждала только одного — конца очередной смены. И желаний у неё больше не осталось, кроме как умереть. Пожалуй, она была от этого недалека — какая-то непривычная лёгкость появилась в теле, и в ушах не прекращался странный гул.

И настал день, когда она просто не вышла на работу. Подумалось — а зачем? Какой смысл? Не лучше ли встретить конец в собственной постели, чем подле вонючего корыта, как умерла вчера девчонка-водоноска, тоже из наших? Стала разгибаться, поднимая свою ношу — а дальше люди не сразу поняли, что произошло. Показалось, будто перевесили её вёдра, села между ними на корточки, и застыла. Санитарка прикрикнула даже: «Чего расселась, как у праздника? Живей, живей!» Тряхнула за плечо — она и свалилась. К стенке отнесли, грязной простынёй накрыли — так и пролежала до конца смены, скрючившись… Ради чего? Отдала жизнь за паёк, а он ненужным оказался…

Дома было хорошо. Целыми днями Вегда сидела на кровати, обхватив руками колени, думала ни о чём. Медленно-медленно шевелились в голове мысли. Приходили воспоминания, то грустные, то светлые. Самым лучшим было одно: милый робкий мальчик в форме важного чина контрразведки… И почему-то крепла в душе уверенность: он придёт к ней, обязательно придёт…

Голода не было. Пока. Так мало ела она в рабочие дни, что в продуктовом сундучке скопился небольшой запасец. Теперь она расходовала его понемножку, без всякого аппетита, просто чтобы пожить чуть подольше, отдохнуть напоследок. Оказывается, это такое блаженство — лежать и ничего не делать сутки напролёт. Прежде ей не доводилось.

Несколько раз в комнату заглядывал комендант. Интересовался, в чём дело, почему какой день не на работе? Нездорова, отвечала она. Поначалу он верил, потом стал грозить, что привлечет за дезертирство с трудового фронта. Пусть, думала она вяло. Пока соберётся — её уже не будет на свете… Скоро уже, скоро…

Но если бы кто-то спросил несчастную, как сочетается в ней убеждённость в собственной близкой смерти и непоколебимая вера в возвращение любимого — она не смогла бы вразумительно ответить. Пожалуй, она была уже не в себе. Или это добрая Праматерь, наказывая, не захотела лишать её последней надежды?