– Значит, эта штука… это место… породило их, как мать рождает дитя?

Сесватха усмехнулся.

– Или зачало, как зачинает отец… У нас нет слов для таких вещей. Боюсь, даже если бы мы могли распахнуть занавес тысячелетий, это место осталось бы вне пределов нашего понимания.

– Но я прекрасно понял, – ответил юный принц. – Ты утверждаешь, что Голготтерат – мертвое чрево.

Ахкеймион уставился на него. Он старался перебороть страх, грозивший разбить его взгляд, как свинец разбивает стекло.

– Думаю, я это понял. – Нау-Кайюти уставился в окружающую их тьму. – Какая мерзость. Почему, Сесватха? Почему они развязали войну против нас?

– Чтобы запечатать мир. – Вот и все, что он сумел ответить.

Запечатать.

Молодой человек вскочил, схватил его за плечи.

– Она жива! – прошипел он. В глазах его горели отчаяние и подозрение. – Ты же сказал мне… Ты обещал!

– Она жива, – солгал Ахкеймион. Он даже погладил юношу по щеке и улыбнулся.

«Я погубил нас обоих».

– Идем, – сказал сын верховного короля, выпрямившись во мраке. – Я боюсь снов, которые могут здесь присниться. – И бесстрастно двинулся во тьму.

Вдохнув воздух, больше походивший на лед, Сесватха побрел следом за ним – Нау-Кайюти, наследником Трайсе, величайшим светочем династии Анасуримборов.

Вслед за величайшим светочем в мире людей.

Келлхус вышел…

Из тепла кожи, из памяти колдовской песни…

«Я шел, отец, я пересек весь мир».

Не обращая внимания на изысканную мебель, он сидел, скрестив ноги, на полу веранды и ощущал, как душные испарения в комнатах сталкиваются с холодным воздухом, льющимся из пустоты ночи. Незрячими глазами он смотрел в сад – тенистый, заброшенный, террасами спускавшийся вниз. Цветочные клумбы поросли чертовым когтем и крапивой. Вишневые деревья теснились рядом, последние их цветы потемнели от холодной росы. Из канав пахло уксусом – рабы сливали туда прокисшее вино. Откуда-то резко несло дикими кошками.