Никогда прежде Сесватха не испытывал такого ужаса. Это ощущение было размытым, так что порой удавалось забывать о нем, но оно накатывало приливной волной, и тогда Сесватхе казалось: все, что ему дорого, не только не защищено от зла, но и полностью открыто для какой-то ужасающей противоположной истины. Разумом он понимал, почему это происходит, но его била дрожь. Они шли по безднам Мин-Уройкас, по тем местам, где инхорои в своей злобе подтачивали границу между нашим миром и Той Стороной в течение тысяч лет. И теперь вой проклятых был близок… очень близок.

Четкие линии реальности здесь сдвигались. Путники слышали это: в отзвуке своих шагов – бормотание и вопли, в собственном кашле – многоголосый стон. Нечто нечеловеческое вклинивалось в их голоса. И они видели это как образы на краю поля зрения. Лица с множеством оскаленных зубов выныривали из мрака, появлялись рыдающие дети… Ахкеймион поминутно замечал, как Нау-Кайюти резко оборачивается и пытается схватить какой-то призрак, уверенный, что тот существует на самом деле.

Когда дорога немного выравнивалась, он просто брел за Нау-Кайюти и бездумно глазел на то, что выхватывал из тьмы слабый свет фонаря. Какая-то шелуха из обломков, висевшая сброшенной шкурой. Изгиб золотых стен, подобных утробе, повторял угол последнего падения Небесного Ковчега. Миниатюрные панели с письменами отпечатались почти на всех внутренних поверхностях, а их отражения, гротескно растянувшиеся по изогнутым стенам, были окружены неестественным черным ореолом.

Измученные, подавленные ужасом, дрожащие, путники сделали остановку, надеясь забыться кратким чутким сном. Ахкеймион сел между двух валунов, свернулся и сразу задремал. Во сне он шел по собственным следам среди разверзнутой тьмы, по расплавленным коридорам. Шел и думал: на что он надеется? Как они отсюда выберутся? Даже если найдут то, что ищут…

Он чувствовал этот лабиринт, тянущийся сверху и снизу, эти жадные бездны. Сама преисподняя безмолвно ревела вокруг.

«Это здесь».

– Кости, – проговорил Нау-Кайюти. Его губы дрожали. – Они должны быть костями!

Ахкеймион вздрогнул от звука его голоса и посмотрел на жалкую тень принца. Нау-Кайюти съежился, как и его спутник, словно стоял голый на ледяном ветру.

– Говорят, – прошептал Ахкеймион, – что сам Ковчег – это кость. Что в нем когда-то пульсировали жилы, а стены были обтянуты кожей.

– То есть Ковчег был живым?

Ахкеймион кивнул. Горло его пересохло от ужаса.

– Инхорои называли себя «детьми Ковчега». В самых древних нелюдских песнях они именуются «сиротами».