Эмико раздумывает, не проскользнуть ли незаметно в опустевшую квартиру.

Двое у входа раздают всем прохожим листовки. Еще парочка едет на велосипеде с прицепом, загруженным такими же бумажками, – один соскакивает прямо на ходу, лепит объявление на столб и запрыгивает обратно.

Пружинщица хочет подойти и взять у них листовку, но параноидальный страх заставляет ее подождать, пока расклейщики проедут мимо, и только потом – осторожно, изо всех сил стараясь двигаться естественно и не привлекать к себе внимания, – она шагает к столбу, аккуратно втискиваясь в толпу, вытягивает шею и пробует разглядеть над морем черных голов и напряженных тел, что написано на листовке.

Ропот нарастает. Кто-то начинает рыдать. Стоящий впереди мужчина отходит в сторону. Эмико видит расширенные от ужаса, полные горя глаза и занимает его место. Народ гудит все громче. Она делает шаг вперед, еще один, медленно, осторожно… и обмирает.

Сомдет Чаопрайя, защитник ее величества. Написано… Девушка с трудом заставляет свой мозг переводить с тайского на японский и, вчитываясь, все яснее осознает: вокруг, сжимая ее со всех сторон, стоят люди и тоже узнают, что где-то среди них бродит пружинщица – смертельно опасное создание, агент министерства природы, – которая убила первого приближенного самой королевы.

Тайцы протискиваются ближе, читают, отходят в сторону, расталкивая соседей локтями, и каждый думает о том, что рядом с ним может стоять тот самый убийца. Эмико жива лишь по одной причине: эти люди ее пока не заметили.

34

34

– Сядь ты наконец! Нервируешь. – Хок Сен бросает недовольный взгляд на расхаживающего по хижине Чаня-хохотуна. – За твои калории плачу я, а не наоборот.

Тот пожимает плечами и возвращается за карточный столик. Компания безвылазно провела в комнате уже несколько дней. И Чань, и Пак Ин, и Питер Куок – отличные игроки, но даже самая блестящая компания…

Хок Сен качает головой. Какая теперь разница? Грядет буря, на горизонте – резня и хаос. То же предчувствие не отпускало старика и тогда, незадолго до Казуса, перед тем как его сыновей без особого повода обезглавили, а дочерей изнасиловали. Сам же он сидел посреди набиравшей силу грозы, не желал признавать очевидного и говорил тем, кто хотел его слушать: люди в Куала-Лумпуре не допустят того же, что произошло в Джакарте. Разве не был славный китайский народ верен этой стране? Разве не работал на ее благо? И разве нет у самого Хок Сена в правительстве друзей самого разного ранга, которые постоянно убеждают: слова зеленых повязок – лишь пустые угрозы?