Канья в ответ сухо кивает.

За ее плечом вырастает Джайди.

– Зато Ги Бу Сена им ни за что не получить.

– По мне, так лучше отдать его, чем банк семян.

– Да, но потеря Ги Бу Сена злит их гораздо больше. – Призрак показывает на Бодри и говорит: – Вон та порядком взбеленилась, кричала даже. Совсем потеряла лицо – расхаживала туда-сюда, руками вот так размахивала, – изображает он женщину-фаранга.

Канья ухмыляется.

– Аккарат тоже был сердит. Весь день меня выспрашивал, как так вышло, что мы позволили старику сбежать.

– Он очень хитрый.

– Кто – Аккарат?

– Нет, генхакер.

Прежде чем Джайди успевает посвятить Канью в свои соображения, подходит Бодри со специалистами по семенам, а вместе с ними старый китаец-желтобилетник. Последний замирает, вытянувшись по струнке, и, приветственно кивнув, сообщает:

– Я буду переводить для куна Элизабет Бодри.

Канья заставляет себя ответить вежливой улыбкой, попутно разглядывая прибывших. Вот до чего дошло – фаранги с желтобилетниками.

– Реальны одни перемены, – вздыхает Джайди. – Тебе не помешало бы об этом помнить. Цепляться за прошлое, переживать о будущем… Все в этом мире – страдание.

Фаранги ждут, проявляют нетерпение. Наконец Канья дает им знак и ведет по разрушенной боями улице. Издалека, со стороны якорных площадок, доносится выстрел из танкового орудия – должно быть, группа непокорных студентов, тех, чье представление о чести иное, чем у нее. Канья подзывает двоих новых подчиненных – Маливалайю и Ютхакона, если верно запомнила их имена.

– Генерал, – начинает первый, но она делает недовольное лицо.

– Я говорила – никаких генералов. Хватит этой ереси. Я капитан. Если Джайди хватало такого звания, то и мне другое незачем.

Маливалайя делает ваи, прося прощения.

Канья приказывает усадить фарангов в удобное чрево дизель-угольного автомобиля. Ей не знакома подобная роскошь, однако она сдерживает эмоции при виде этого неожиданного откровения о богатстве Аккарата. Шурша колесами, машина мчит их по пустынным улицам к Священному столпу.

Четверть часа спустя они выходят под палящее солнце. Монахи почтительно склоняют головы, признавая тем ее, Каньи, власть. Она кланяется в ответ, чувствуя себя при этом скверно: в этом самом месте Рама XII поставил министерство выше самих монахов.