Тарик наклонил голову, как атакующая змея, и прошипел:
– Нет, не докажу. Но я тоже неплохо знаю ваши законы, о Шамс. Согласно установлениям шарийа, запрещается уничтожать храмы другой веры, разбирать их и обращать в масджид.
– Да как ты…
Тарик резко ткнул пальцем в камень-жертвенник:
– Вот это вы незаконно забрали из каабы и перенесли в масджид. И так – нарушили закон! Шарийа, говорите? Я научу вас почитать шарийа, который вы подзабыли!
И, оскалившись, выкрикнул:
– Взять их! Каждому по двести палок!..
* * *
* * *
Редкое в последнее время солнышко решило почтить эмира верующих: оно тускло посверкивало на позолоченных деревянных панелях стены. Резьба и золотое напыление слепили глаза простых верующих, входивших в зал Мехвар, удивляли и поражали разум тех, кто пришел в мазалима просить справедливости халифа.
Аль-Мамун сидел на низеньком тахте черного дерева у Золотой стены, на двойной подушке-даст. Балдахин он велел убрать и изо всех инсигний халифской власти приказал оставить лишь меч Али, Зульфикар.
По странному для него обычаю оружие лежало рукоятью наружу между двумя парчовыми сидушками. Некогда узорная, а теперь стершаяся до черноты рукоять и побитые ножны перегораживали
Впрочем, иногда думалось аль-Мамуну, присутствие этого
А может, и не так давно.
Они с братом никогда не были особо близки, но что-то, возможно общая кровь, кровь отца, давало о себе знать странными предчувствиями. Предчувствиями, легкими шепотками на окоеме зрения – словно кто-то дунул в ушко и негромко хихикнул. Пробежали в коридоре маленькие ножки, прошлепали влажно, словно только что малыш поплескался в пруду под смех невольниц. В том самом широком мелком пруду во Дворике госпожи, где…