Дарий с силой потер подбородок. Принятию решения мешали непросохшие трусы. Они прилипли к телу и вносили дискомфорт в ощущения.

— Прикажи, Дар… — робко попросила Эннабел. — Хоррик хороший, я чувствую… Мой дядя не может быть плохим… Мой дядя самых честных правил!

— Подумайте, Дарий, — тут же вставила слово Маркасса. — Столько проехать, чтобы… Не делайте этого!

— Вы военный человек, — сдвинул брови Тумберг, — и должны понимать, к каким последствиям может привести необдуманно отданный приказ.

Силва еще яростней заскреб подбородок.

— Мой шурин просто не может быть плохим чело… э-э… сапиенсом, — словно оттаяв, произнес Троллор Дикинсон. — Тут я согласен с Энн. Моя дочь была полностью в его власти, однако он… — предприниматель не договорил и взглянул на Дария. — Ему можно верить, командир.

— И не только можно, но и нужно, — добавил Уир Обер. — Он не позволил убить моего предка, а ведь тот, по сути, был его врагом. Один только этот факт перевешивает все опасения, которые тут кое у кого имеются, — он исподлобья посмотрел на насупившегося Тумберга, в точеное лицо которого прямо-таки впечатались непреклонность и уверенность в собственной правоте.

Дарий обвел всех взглядом, набрал в грудь побольше воздуха и…

— Карабарас! — воскликнул Тангейзер. — Дар, мы что, никогда не рисковали?! Не тяни, приказывай Бене!

Если бы присутствующие не видели этого собственными глазами, они ни за что бы не поверили, расскажи им кто-то, что пожилой человек (вряд ли делавший даже утреннюю зарядку) способен не только одним движением вскочить с собственной пятой точки, но и, продолжая то же движение, совершить переворот вперед через собственную голову. Как это делают некоторые футболисты, забив гол. А опустившись на ноги, с десяток раз подпрыгнуть на месте, как футбольный же мяч, потрясая кулаками и вопя что-то нечленораздельное. Только один Тумберг принял это за рождение монстра и вытащил из сумки пистолет. Или просто решил подстраховаться. Остальные же, не шевелясь, кто удивленно, кто восторженно, кто растерянно — либо со смесью всех этих чувств — смотрели на подпрыгивающего Хорригора.

— Я свободен! — наконец внятно заорал он, раскинув руки, кружась на месте и подняв лицо к жемчужному небу. — Я свободе-е-ен!!!

И вдруг эти слова подхватил уже не мягкий, а мощный раздольный баритон танка, и полилась песня:

Голос танка смолк, и наступила потрясенная тишина. И в этой тишине пронеслось дуновение ветра, и пошла волнами трава, и с шелестом закачались ветви деревьев и кустов, и на глади озера появилась рябь (уже не от возгласов Обера) — камера узника вновь стала частью Авалона!