Он крикнул еще злее:

— Ты франк!.. Убирайся с нашей земли!

— Для Аллаха нет франков, — отрезал я, — как нет и арабов. Есть только верные и неверные. А у тебя, дурак, нет ни души, ни веры.

Ингрид потащила меня дальше, прошипела сердито:

— Ты чего?..

— Чего «чего»?

— Зачем такой задиристый?.. — сказала она.

— А ты что, уже понимаешь язык священного Корана?

— У тебя голос наглый, — заявила она обвиняюще. — И не бреши, что цитировал Коран. Вообще брехать так нагло не по-профессорски! Ты роняешь престиж ученого!

— Где ты видишь аудиторию? — спросил я. — А на отдыхе мы все туристы. Как только снимаю галстук, я свободен и раскован, как Маяковский на прогулке с Пушкиным.

За нами со снисходительной улыбкой наблюдал из-под навеса расположившийся в тени роскошный старик с седой окладистой бородищей, грузный, но не толстый, а как бы величественный, с мудрым взглядом и много повидавшими глазами.

Я подумал, что не часто бывает так, когда по первому взгляду можешь сказать, что этот человек мудр, а этот всего лишь начитан и в меру интеллигентен.

Хорошо хоть, дураков видно издали…

Он сделал мне знак приблизиться, настолько властный, что мои ноги почти сами по себе сделали шаг в его сторону. Может быть, потому, что властность не от чувства превосходства, а как если бы старый мудрый дед подозвал меня жестом, чтобы объяснить в двух словах, как все-таки оседлать эту лошадку.

— Ты мудрый человек, — произнес он, — вижу, франк, но почему ты знаешь Коран лучше многих правоверных?

Я ответил почтительно:

— Мой господин, стыдно жить в этом мире и не знать Священной Книги Мудрости!

Он кивнул.

— Ты прав, это именно книга мудрости. Присядь здесь в тени, уважь старого человека. Скоро Аллах призовет меня, но пока я здесь, душа моя жаждет познавать мир и людей, что совсем не такие, как в годы моей юности… И женщина твоя пусть сядет. Она тоже из франков?

— Да, — ответил я. — Из самой Москвы. И языка священной Книги не знает. Хотя Коран, конечно, читала и очень даже как бы чтит.