– И ты спрашиваешь, почему эти люди идут на это? – продолжал свою тираду Листопад. – Ты в принципе не способна понять. Ты слишком другая. – Помедлив, он не преминул добавить: – Харадцы, кстати, тоже не понимают.

Оденсе презрительно фыркнула:

– Зато они на трупах врагов проклятия вырезают!

– Ты не огрызайся. Там, говорят, что-то личное было – кровная месть. Это не от жестокости сделано было, из-за боли в собственном сердце, с которой сладу нет. А по поводу воровства, так во время войны – да, они и склад с оружием ограбить могут, и провиантом разжиться для них не вопрос. Ну, если что прямо под ногами валяться будет потерянное – не погнушаются, спину переломят, нагнутся и возьмут. Но из кармана вытащить или, пусть даже у врага, из дому – никогда. – Монах пытался пробудить в сердце девушки уважение к далекому народу, который, как это ни странно, был бы ей понятен намного больше, чем окружающие ранее и ныне. Но она продолжала презрительно сжимать губы, непоколебимая в своей уверенности, что Харад – это корень, из которого произрастает все зло на земле.

– А вот как, скажи-ка, если всю деревню вырежут, – все добро в ней будет считаться, что под ногами валяется? Переломят они ради него свою спину?

Листопад, обычно не склонный к активной жестикуляции, во время подобных споров всплескивал руками и ударял себя по лбу:

– Ты невозможна, Оденсе! Ты споришь ради спора! Ты совершенно не способна услышать новое в доводах, раз уж вбила себе в голову что-то сто лет назад!

За окнами все гуще падали хлопья снега. За маленькую комнатушку в покосившемся домике на окраине с них брали сущие копейки. Все вокруг норовили угостить чужестранцев, так как это считалось хорошей приметой в канун наступавших праздников и сулило богатый урожай в следующем году.

Бежать из Веньеверга им пришлось неожиданно.

В один из вечеров Оденсе, сидевшая у окошка, вздрогнула. Ей показалось, что разом распахнулись и окошко, и дверь и выстудило всю хату. Холод поднимался, опасно приближаясь к сердцу.

Берегиня побледнела.

– Листопад… – Ее голос прозвучал тихо и жалобно.

Монах, в сотый раз изучавший карту, сидел на лавке у допотопной лучины. По движению распахнутых глаз Оденсе он сразу понял ее. Отложил бумагу и быстрым движением накинул на плечи плащ, поспешив выйти на улицу.

В свете, падающем из окон домов, Листопад увидел стоящую на другом конце улицы фигуру, с ног до головы укутанную в черное. Монах стоял замерев, шокированный свалившимися на него ощущениями не меньше оставшейся в хате Оденсе. Он все еще собирался с мыслями – такое невероятное происшествие…