– А какая разница, Рийхан? Ты в донесениях окопался здесь, так что тебе отсюда не видно, что в Потлове творится. А там тех, кого мои ребята подстреливают, монахи лечат. Вот ведь незадача, а? И вот я думаю: какое дело озерным монахам до возни на границе Потлова с Рыманом? А еще я что-то не пойму, почему тебе до этого дела нет – а, начальник обороны внешнего рубежа? Да, я обо всей дружине не думаю, мне на это мозгов не хватает, я о своей сотне пекусь. И хочу хоть как-то шансы своих ребят уравнять с теми, что у потловчан появились благодаря монахам.

Мужчины какое-то время смотрели в глаза друг другу. Потом Рийхан произнес:

– Приведи завтра эту девушку. Посмотрю, что за невидаль. Потом приму решение, как на твою просьбу реагировать. Ей паспорт дать или твой отобрать. А то ты, кажется, забываешь, что ты харадец, а не рыманец.

«Девушка совсем худенькая. Да и брат ее – одна кожа да кости. Если бы так глаза не светились да речь не была столь правильной, подумал бы – бродяжки».

Это было первым впечатлением. А потом Рийхан долго задавал вопросы, ответы на которые слушал вполуха. Ему было важно не столько что говорят пленники, сколько как они говорят. Выражение глаз для него было всегда намного важней.

Из разговора харадец для себя уяснил, что единства по очень многим вопросам между стоявшими перед ним людьми нет. Так же, впрочем, как и кровного родства.

На Оденсе разговор действовал по-своему. Не чувствуя в уставшем голосе допрашивающего какого-либо подвоха, она расслабилась и не заметила сама, как рассказала о себе все, что нужно и не нужно, и как скоро поменялось ее мнение о харадцах.

Этот мужчина не был резким или грубым, многое в его рассудительной речи ей нравилось. Берегиня кивала, соглашаясь со сказанным, совершенно не понимая, почему те же слова вызывают у монаха столько негодования.

Когда их вели обратно в камеру, девушка наконец решилась спросить:

– Почему у тебя такие глаза? Все устроилось – у нас будет кров. Мы будем работать, заниматься тем, что мы любим. И не надо будет никуда бежать.

– То есть ты довольна?

– Да…

– Считаешь, что все было ради вот этого?

Оденсе нахмурилась:

– Нет. Ты передергиваешь мои слова.

– Ну уж не больше, чем тот солдафон, с которым ты была во всем безоговорочно согласна.

– А что мне было делать, если все, что он говорил, правда?

– Нет! – Монах так повысил голос, что конвоирующий их дружинник от неожиданности вздрогнул. – Он говорил неправду! Он говорил то, что ты хотела слышать!