– Да, я знаю. Там опасно, – надула Маэль губки.

– …И он обгорел сильно, – закончил свою фразу харадец, когда они были уже на улице. Снег скрипел под валенками.

– Обгорел? Он что, в деревне был, когда банда пришла? Что он там делал?

Харадец покосился в сторону берегини и поджал губы, недвусмысленно оценивая ее недогадливость:

– Я не думаю, что это сейчас важно.

– Да, действительно…

Они еще не подошли к домику монаха, а масштаб катастрофы Оденсе уже был ясен. Люди лежали на подводах под звездным небом и просто на земле. Мороз добивал тех, кому удалось избежать огня и руки убийцы.

– Почему вы их ко мне не пропустили? Вы же видите – они умирают.

– Бадир запрещает, – ответил дружинник. Эту фразу берегиня слышала от харадцев чаще, чем все остальные.

– А самого Бадира почему здесь оставили? Я бы лечила его там, а Листопад имел бы больше свободы, чтобы помочь всем остальным.

– Бадир отказался уходить.

– Вот еще новости, – пробормотала Оденсе. Они уже зашли под навес, построенный перед домом, где в обычное время больные ждали своей очереди, пока монах был занят. – И почему?

– Не хотел оставлять свою семью.

– Кого? – Оденсе поразилась. Она пять лет жила бок о бок с Бадиром, но о наличии семьи у того не подозревала.

Женщина, лежавшая на лавке внутри дома, плакала:

– Я не хочу жить, не хочу жить…

Листопад был занят у стола.

– Займешься? – коротко бросил он вошедшей с мороза жене.

– Палау ее зовут, – сказал дружинник, он принял из рук Оденсе шаль и шубу. – Только она не отзывается почему-то.

Беглого осмотра Оденсе было достаточно, чтобы понять, что причиной стенаний женщины была не физическая боль. Берегиня обработала ожоги на ее лице, шее, ладонях и плечах, как могла обезболила – но плач женщины не прекращался.