Он носился босиком по траве и нырял с мостков причала в ещё по-весеннему холодный майский пруд, рискуя получить простуду, но не боялся этого, потому что, как все в его возрасте, верил, что неуязвим и бессмертен. Красовался синяками на коленках, носом, расквашенным в драке, цыпками на руках и обгрызенными ногтями. Неряшливая стремительность его летящей жизни пятнала одежду следами от фруктового сока, чая с сахаром, зубной пасты, зелёнки, крови. Ухо, надранное отцом за какой-то проступок, горело огнём и болело. Сквозь дырку на месте выпавшего зуба было очень удобно плеваться. Он умел свистеть в два пальца и пользоваться взрослыми ругательствами, каждое из которых, как положенная на весы гирька, прибавляло авторитет в глазах дворовых друзей, но также грозило и поркой. Он знал все переулки, сады, чердаки и развалины, десять способов, чтобы завязать шнурки, и пятьдесят, чтобы обозвать девочку. Исцарапанный кустами пустырей, загорелый, быстроногий, крикливый, он радовался жизни, пусть и получал от неё тумаки и пинки, пусть и была жизнь ему приятелем меньше, чем суровым наставником. Щербатая улыбка обращалась ко всем подряд — словно светило солнце. Он был…

Но это могла быть и она — та, кто грызла конфеты, читала романы, красила ногти в модные по сезону цвета, сплетничала с подружками, вела тайные дневники и вздыхала по ночам над фотографией известного актёра, когда-то сидевшая здесь, на этом самом месте и, быть может, в тот самый роковой момент улыбавшаяся, потому что поймала взглядом в окне классной комнаты снующую над крышей стайку стрижей. Он, она, кто-то — кто таскал ранец на плечах, а в нём, кроме учебников и тетрадок, промасленные пакеты с бутербродами, картонные коробочки сока и яблоки, жвачки, фишки, маркеры, цветные карандаши, канцелярские кнопки, чтобы подкладывать врагам на сиденье, и резинового паука, чтобы пугать девчонок. Или же сумочку — и внутри, склубившиеся в тёмной глубине, как сокровища, тайком взятые у матери помаду и пудру, блокноты с наклейками, засушенные между библиотечных книг цветы, расчёски, шоколад, леденцы, рисунки большегубых и большеглазых принцесс и девчачьи анкеты-опросники. Кто-то высокий или низкий, полный или худой, спортсмен или очкарик, первая красавица класса или серая застенчивая мышь-дурнушка. Кто-то, кто мялся у доски, напрасно вертя в выпачканных пальцах кусок мела, а после плёлся на своё место, таща дневник, разом потяжелевший от выписанной учительской рукой унизительной и ужасной отметки. Кто-то, кто щёлкала задачки, как семечки, и наизусть читала длиннющие стихи. Кто-то весёлый или печальный, беззаботный или серьёзный, с конопушками на носу или россыпью ранних прыщей. Его волосы могли быть русыми, жёлтыми, рыжими, чёрными. Её — заплетёнными в причудливые косы. И если он мечтал, прикрыв глаза и не вникая в монотонный голос, вещающий о формулах и правописании, то видел космос и нехоженые джунгли, затонувший корабль пиратов, банду расхитителей древних гробниц и себя во главе её; она же воображала себе сцену, подиум, ковровые дорожки кинопремьер, протянутые за автографом руки, хотя бывало и так, что его и её мечты различались не сильно. Она ведь тоже могла лазать по деревьям и стрелять из рогатки, читать книги о приключениях, драться. Они, он и она, даже могли дружить.