— А теперь, если кто из наших услышал твой стрел, так пойдут потом с вопросами. Эх, ладно…

— Ты же сам сказал, что можно и нужно стрелять, — напомнил Капитан.

Ефим поморгал.

— Да?

Он сделал вид, что не помнил, и Капитану это не понравилось. Холодный ствол ткнулся проводнику в грудь.

— Сказал, — подтвердила Четвёртая, отводя винтовку кончиком мизинца. — Так ведь?

Ефим заморгал и замахал руками.

— Отстаньте, ну! — жалостливо воззвал он. — Иду себе и никого не трогаю, поручение у меня, а то, что на ярмарку вас не пустили…

Рукав балахона задрался, обнажая тёмное предплечье. Чуть ниже локтя у прислужника были начерчены символы — цветок один, цветок другой. Маленькая подковка, клыкастая морда. И ещё какие-то смутные штрихи.

Идущие переглянулись.

— Не льняной отвар, а шампунь, — на всякий случай сказала Лучик. — И не грызи свою подкову, зубы испортишь. Пошли. Соберёшь кермек и отведёшь нас в деревню.

Дальше Ефим предпочёл пропустить вперед Капитана.

— Буду говорить, куда идти. А что ты там такое жуёшь? — спросил он у Курта. — Смолу?

Тот покосился с недоумением и не ответил.

— Странный тип, — шепнул Лучику. — Видел же, что конфету. И сам ел.

— Какой-то немного пришибленный, — согласилась она.

Прислужник забубнил под нос невнятную мантру. Четвёртая, теперь видевшая перед собой его спину, на всякий случай наметила место между лопатками, удар по которому сносит человека с ног и оставляет парализованным минут на пять-восемь.

— Ефим, зачем тебе рисунки на руке? — спросила она.

Он слабо дёрнул плечом.

— Старейшина велит. Сам и рисует. Мою работу рисует, чтобы я не забыл.