Конфедераты, по словам стариков, самые прямые потомки прежних. Когда Разрубивший Луну пришёл, чтобы исцелить наш мир, их он не застал — конфедераты укрылись на востоке за длинной горной грядой. Потому они сохранили, помимо знаний, все прежние мерзости и пороки, потому они нам чужие. Потому Разрубивший, вновь сойдя на нашу землю, поведал пророчице, как их очистить. Потому она снаряжает свою дочь, как очищающего, а я ничего не знаю, не понимаю и боюсь.

Горы — вспученная земля. Лада рассказывала, что иные из них так высоки, что достают до солнца верхушками. Безопасно, должно быть, сидеть за ними — ни враги не придут, ни звери. Так зачем конфедератам выбираться в недружественный мир равнин и идти к нам?

Лада, что благодаря своим книжкам умнее, чем иные старичины, опять же говорит, что конфедераты идут не к нам, а мимо нас и в каменный город. Что увозят они оттуда нечто важное, нам ненужное и недоступное, но очень ценное для них. Сотворённое прежними, но не такое бытовое, как считатели или ножи. Лада им завидует. Она ещё ни разу не видела конфедерата вживую и представляет их, наследников прежних, могущественными полубогами. Я тоже их не видел (неудивительно), но помню. В этих воспоминаниях — и боль, и радость. И немножко мама.

…выстроенные в цепь, незримую для меня, всё ползут и ползут они по дороге, и пыль, вздымающаяся из-под колес, забивает мне ноздри. Я кашляю.

Адова повозка тормозит с грохотом и лязганьем.

— Эй, малыш…

Это женщина. Она спрыгивает на землю и пружинисто шагает, распространяя вокруг чужие запахи. Она пахнет, как её повозка, гарью и металлом. Но она — человек.

— Кто же выпустил тебя на дорогу, когда по ней идут грузовики…

Она подхватывает меня под мышки и, легко приподнимая, относит к обочине. У женщины сильные руки и скрипящая, скользкая одежда, не похожая ни на что, мне известное, а волосы мягкие, пушистые, щекочущие мне лицо, и улыбка добрая-добрая, льнущая к щеке, как поцелуй.

— Цел? Не бойся, лохматый… Вот, держи.

В руку мне суётся яблоко. Хрусткое, огромное, оно слаще всех, которые я ел до, и всех, которые после. Я жадно вгрызаюсь в сочную мякоть, от восторга забыв поблагодарить. Женщина треплет меня по волосам и возвращается к дороге.

— Тронулись! — командует она. — Может быть, Моне с Пикассо и ждали нас два столетия, а я больше ждать не желаю!

Повозки рычат. Отец спешит ко мне из-за плетня.

— Что дала тебе эта дрянь?! — почти орёт он. — Брось, сейчас же!

Лишь спустя много лет я пойму, что он терпел свою злость, пока женщина не отошла как можно дальше. Боялся её, очень.