Он делает единственное, что сейчас может.

В гуще людей, бурлящей у дома пророчицы, появляется брешь. Выстрелы рвут, кромсают, рубят… воздух. Человек с зелёными глазами, полными безумия и страха, стреляет поверх голов. Сказанное пророчицей задело его за больное. Деревенские роняют своё оружие, пригибаются, жмутся к земле — растерявшие пыл, напуганные, потому что им, огорошенным неожиданным бешенством, звучащим в несмолкаемом крике теперь уже этого чужака, каждому кажется, что те, кто стоит впереди, падают из-за того, что убиты. После того, как одна из очередей, выпущенных этим высоким, снесла зубцы чьих-то опрометчиво вскинутых вил, желание размахивать ими начисто пропало. За человеком бегут двое других — их винтовки тоже плюются огнем. Нет, с ними связываться не хочется. Хочется, чтобы не тронули. Они похожи на разгневанных богов.

«Пётр был пьяницей», — бьётся в мозгу деревенских.

Пьяница — грешник. Боги — карают.

Они бегут, взрывая ботинками летнюю землю.

Они не успевают добежать совсем немного. Первый грузовик уже проезжает кладбище.

9. Все

Убийца его жены глядит на него широко расставленными глазами, уже поменявшими цвет с младенческого голубого на янтарный. Он голоден и просит есть: морщится, дёргает ногами и с кряхтением разевает рот. Если не накормить, начнет плакать в голос.

— Сучёныш, — беспомощно бормочет Пётр.

Он поит убийцу молоком, которое предусмотрительно подогрела Белая. В печке, в глиняном горшке, оно может хранить своё тепло долго, но никогда не застаивается — убийца прожорлив. Пётр окунает в миску завязанный узелком платок и встряхивает потяжелевшую ткань, чтобы не капало на стол и на руки. Убийца с жадным причмокиванием тянет молоко из узла. Убийца мал, беззуб и отвратителен. Пётр ненавидит убийцу так же сильно, как всегда любил его жертву.

Она пришла в деревню весной, когда на ветвях набухали почки — исхудавшая, измученная голоногая и простоволосая девчонка в обносках, юная женщина с лицом неземного создания, которое Пётр видел на одной из картин в мёртвом городе. У того, изображённого на потрескавшемся холсте, за спиной распускались лебединые крылья — а у девушки были только скрещённые руки, которыми она прикрывала черноволосую голову, как будто была не красивейшей из когда-либо виденных Петром людей, а изъязвленной горбатой уродкой, одноглазой и клыкастой, каких на ярмарке показывают за медяки. Ярмарочных уродов за дополнительную плату можно было побить камнями. Деревенские хотели сделать с девушкой то же самое, потому что она пришла с запада, а армейцев в те года не жаловали: несколько чёрно-зелёных банд разграбили зимой три деревни. Но Пётр запретил. Он увёл девушку в свой дом, и она не сопротивлялась. Наутро Пётр объявил старейшине, что женится на ней. Что она, как его жёна, теперь больше не армеец, а одна из них, центральных. Народ повозмущался, но тихо и недолго: вскоре у всех нашлись другие заботы. Только у Белой их не было, и она зачастила в дом — помогать двоим счастливым с уборкой и готовкой. В животе у черноволосого ангела начал подрастать убийца.