– Перенесите нас в будущее, мастер Карнсбик!

Карнсбик рубанул по воздуху широкой ладонью, и Веруниса закрыла глаза, ощущая на лице ветер свободы. Уж теперь-то ей будет…

* * *

– За несколько коротких лет мы добились невероятного прогресса, друзья мои!

За два десятка лет с тех пор, как Муслан прибыл сюда, Союз действительно сильно изменился, но, по его мнению, главным образом к худшему. Он ощущал на себе взгляды, идя по улице в своем собственном квартале. Он ощущал на себе взгляды и сейчас. Теперь в них было меньше любопытства, чем прежде, и больше страха. Больше неприязни. Порой до него долетали оскорбления. Время от времени летели и предметы. Одного весьма приятного молодого человека из числа его знакомых едва не убило куском шифера, брошенным с крыши, – а ведь он был рожден в Адуе! Его родители были кадири! Когда люди помешались на ненависти, они ничего не хотят различать. Но Муслан отказывался дать себя запугать. Он не прятался от жрецов – не станет прятаться и от этих проклятых идиотов-розовых.

– Теперь, имея необходимые методы и аппаратуру, – продолжал балабонить Карнсбик, – один человек способен делать работу, на которую прежде требовалось десять человек! Двадцать человек!

На это Муслан ответил коротким кивком. В Союзе было много отвратительного. Они без конца трезвонили о свободе, но женщины, трудившиеся в полях и на кухнях, и мужчины, вкалывавшие на фабриках и в рудниках, имели не больше шансов выбраться из западни утомительного тяжелого труда, чем любой из рабов. И тем не менее человеку здесь, по крайней мере, было позволено думать. Иметь идеи. Хоть что-то менять.

В Уль-Сафайне жрецы объявили его еретиком. Жена умоляла его остановиться, но для Муслана его работа была священным долгом. Другие понимали свой священный долг иначе. Его мастерскую сожгли те люди, которых он некогда звал друзьями и соседями, – люди с огнем веры в глазах. Говорят, что вера – удел праведных, но для Муслана божественным даром было лишь сомнение. В сомнении берет начало любопытство, знание и прогресс. Вера же ведет лишь к невежеству и упадку.

– Я твердо убежден, что вот это мое последнее изобретение… – Карнсбик повел рукой в направлении своей машины жестом продавца ковров, надеющегося сбыть с рук лежалый товар, – …перенесет всех нас… прямиком в будущее!

Нас всех неизбежно несет в будущее, всегда. Что встретит нас по прибытии – вот насущный вопрос. Когда Пророк куда-то исчез, Муслан и другие его единомышленники – думающие люди, философы, изобретатели – надеялись, что это станет началом новой эры, эпохи разума. Вместо этого пришла эпоха безумия. Жрецы объявили, что его работы противоречат божественным законам. Трусливые невежды! Кто создал человеческий ум, как не Бог? Что представляет собой жажда творчества, если не смиренное подражание Его примеру? Чем является любая великая идея, любое великое прозрение, любое глубочайшее откровение, если не мимолетным видением божественного?