– Расскажи мне об искуплении.

– Я мало что знаю, Сегда Травос.

Провидомин фыркнул.

– Бог, известный как Искупитель, ничего не может сказать об искуплении. – Он махнул в сторону отдаленной неподвижной фигуры, стоящей на коленях во впадине. – Она копит силу – я чую запах. Вонь десяти тысяч душ. Что за бог, которому она служит теперь? Он как Павший? Как Увечный?

– Нет, хотя тут многое переплетено. Для последователей Увечного бога добродетелью является порок. Спасение приходит со смертью – через смертные муки. Не нужно стремиться к идеалу духа, и нет вознаграждения за веру.

– А этот?

– Черный, как сам келик. Получить благословение – значит сдаться, отбросить все мысли. Личность растворяется в танце. Всем, кто принимает нектар боли, снится один сон, но это сон забвения. В каком-то смысле это вера в анти-жизнь. Однако не в смерть. Кто рассматривает жизнь как борьбу, обреченную на поражение, для того поражение и становится сутью поклонения. Он ведь Умирающий бог.

– Они славят акт смерти?

– В каком-то смысле, да, если это называть «славят». Больше похоже на рабство. Пожалуй, поклонение как саморазрушение, где любой выбор означает проигрыш.

– И как же это все может спасти смертную душу, Искупитель?

– На этот вопрос я не могу ответить. Но возможно, мы скоро узнаем.

– Ты не веришь, что я способен тебя защитить, – по крайней мере, в этом мы сходимся. Так что, когда я паду, когда проиграю, Умирающий бог обнимет меня, как и тебя. – Он покачал головой. – Я не так уж беспокоюсь о себе. Меня больше пугает то, что вечное умирание может сделать с искуплением – вот уж действительно нечестивый союз.

Искупитель просто кивнул, и Провидомину пришло в голову, что бог, возможно, ни о чем другом не думал. Будущее, запечатанное в судьбе, конец всему, что было, и ничего славного в том, что будет.

Он потер лицо, ощутив, как устал. Здесь, оторванный от тела, от реальной плоти и кости, его дух чувствовал себя истощенным и потрепанным. И все же… и все же я встану. И сделаю все, что смогу. Чтобы защитить бога, которому не поклоняюсь, от женщины, которая когда-то мечтала о его объятиях, мечтает и сейчас – и намерения ее куда смертельнее. Он бросил взгляд на нее – почти бесформенную фигуру в сгущающихся под набухшими свинцовыми тучами сумерках.

Через мгновение по его шлему, по рукам застучали капли дождя. Он посмотрел на ладонь: дождь был черный, густой, тягучий, как слизь.