Не знающая пощады ярость пробежала волной по членам Сорвила – потребность душить, бить! И тут же рассеялась за неимением цели, из побуждения превратившись всего лишь в желание.

– Они хотят… – проговорил он ровным голосом, дабы успокоиться и прийти в себя. – Они хотят таким способом избавить себя от осуждения и проклятия?

– Ты знаешь и это, – сказал Ойнарал. – Однако сдерживаешь себя из-за единственного следствия…

– Следствия? Какого следствия?

Ситуация была настолько немыслима, что ему хотелось кричать.

– Ибо это означает, что Анасуримбор почти наверняка твой спаситель.

Вот оно. Амиолас мог и не лишать его дыхания.

Матерь Рождения обрекла его убить живого пророка, подлинного спасителя.

Образ отца часто являлся ей во время слепых бдений, взглядов и эпизодов. Она приветствовала эти видения и, чтобы не слышать безумных воплей своего брата, заново переживала собственное прошлое, как и прошлое Сесватхи. A иногда, когда тяготы плена несколько ослабевали, она обнаруживала, что слышит несуществовавшие разговоры. Отец приходил к ней с водой и хлебом. Он обтирал кожу, которой она не чувствовала, спрашивал, каково ей в заточении, в столь безжалостном и темном месте.

– Ненависть не приходила, – говорила она ему. – Его любовь ко мне была… была…

– Так, значит, это конец, моя ведьмочка? И ты уже готова забыть?

– Забыть… что ты хочешь этим сказать?

– Забыть, что ты – моя дочь.

В углу следующего попавшегося на пути зала ежился нагой нелюдь, уткнувший лицо в переплетение рук и колен. Свет из ближайшего глазка лился на макушку несчастного, превращая его в восковую и неподвижную тень. Он казался частью Горы. И если бы не пульсация одинокой вены, Сорвил поклялся бы, что нелюдь мертв.

Ойнарал не обратил на него внимания.

– Однажды человек сказал мне, что надежда с возрастом тает, – проговорил сику, сделав еще несколько шагов. – И поэтому, утверждал он, древние были счастливы.

Сорвил сумел ответить, лишь повинуясь тупой привычке:

– И что же ты на это сказал?

– Что тогда действительно существовала надежда, надежда на что-то, и именно она делала древних счастливыми: надежда и связанное с ней ожидание.