Лицо нелюдя.

– Из-за меня он мог умереть тысячью смертей! – кричал сику. – И в самый его черный час я оставил его!

Сорвил посмотрел на него несчастными глазами.

– Но если он покорился пороку, что еще ты мог сделать?

– Дряхлый муж не сможет усвоить урок! – взревел Ойнарал. И в какое-то мгновение снова оказался на ногах, всей воинской мощью нависая над ошеломленным юношей. – Смертному положено это знать! Старика нельзя наказывать как ребенка! Делая так, ты просто ублажаешь собственное самолюбие! Тешишь свою злобу!

Он возвел глаза к потолку. Лицо его сделалось совершенно подобным лицу шранка, и Сорвил сообразил, что тощие твари были вылеплены в точном подобии нелюдей, что они представляли собой наиболее жуткую часть стоявшего перед ним древнего существа – безумную насмешку!

Такой пагубой были инхорои.

– Я оказался слаб! – вскричал Ойнарал. – Я наказал его за то, что он не мог оставаться таким, каким был всегда! Я наказал его за то, что он несправедливо обошелся со мной! – Схватив Сорвила за грязную рубаху, он развернул молодого короля к себе лицом. – Разве ты ничего не понял, человечишко? Во всем этом виноват я! Я был последней нитью, привязывающей его к дому, последней его связью!

Смятение Сорвила умерило его гнев. Выпустив из рук его рубаху, сику уперся взглядом в землю, моргая, сотрясаясь всем телом.

– И что же с ним сталось? – спросил юноша. – Что он сделал?

Ойнарал отвернулся, охваченный порывом, напоминавшим – на человеческий взгляд – детский стыд. Отвернулся и Сорвил, но скорее для того, чтобы не видеть своего отражения в щите Ойнарала.

– Он бежал, – простонал нелюдь, обращаясь к резным стенам, сгорбившись, словно подстригая ногти. – Исчез через пару недель. Я покинул нашего возлюбленного короля, и он оставил свой священный чертог, последний уцелевший потомок Тсоноса… до возвращения Нин’килджираса.

– Но он все равно бежал бы.

– Из Горы бегут немногие. Некоторые уходят в Священную Бездну и обитают там в безликой тьме, не способной причинить им боль. A другие, тысячи несчастных, живут под нами, просто живут, бродят, подчиняясь самым примитивным привычкам, скитаются вокруг забытых ими очагов, безустанно вопиют, безустанно собирают и теряют разбитые черепки собственных душ…

Юноша не мог не подумать, не случится ли такое и с ним или Сервой, когда завершится этот последний кошмар.

– Виноват я один, – объявил древний сику, обращаясь к миниатюрам былых побед.

– Но ты только что сам сказал: чтобы бежать, незачем оставлять Гору. Важно ли, где скитается Ниль’гиккас, в подземелье или в миру? Он ведь уже бежал, кузен. Нин’килджирас так и так должен был сменить его.