Ойнарал мог лишь в ужасе наблюдать, как отворили кровь Нин’килджирасу, отпрыску Нин’джанджина, излив ее на священную печать Ишариола, так же как источал когда-то кровь Ниль’гиккас, становясь королем Высокого Оплота. И он знал наверняка, как ныло его сердце потом, когда Мин-Уройкас все более явно проступал в словах и заявлениях узурпатора, когда упомянутые возможности по прошествии полноты месяцев и лет превращались в обетования.

Как Иштеребинт однажды, проснувшись, обнаружил себя уделом Голготтерата.

Внимая этому рассказу своей составной душой, Сорвил едва не терял сознание. Какое несчастье, какая катастрофа могла бы еще привести к столь жуткому падению? Вымаливать крохи из руки Подлых! Лизать пальцы, пытавшие и убивавшие их жен! Их дочерей! Пожирать, как каннибалы, собственную честь и славу!

– Надругательство! – вскричал он, не поднимая головы. – Это же Подлые!

Схватив молодого человека за плечо, Ойнарал заставил его остановиться.

– Дай им другое имя, сын Харвила. Овладей своими мыслями.

– Они Подлые, – провозгласил Лошадиный Король. – Но как?.. Как может забвение оказаться настолько глубоким?

– Всякое забвение глубоко, – отозвался сику.

Оставив церемониальную область, они вышли к самому сердцу Иштеребинта, где над просторными коридорами простирались высокие потолки. Глазков здесь было немного, они далеко отстояли друг от друга, и мрак властвовал над большей частью пути. Гортанные песнопения доносились с верхних галерей, торжественный хор возглашал Священный Джуюрл. Камень казался светлым, как зубы, и гладким – так отполировали его мимолетные прикосновения рук. Стены украшал подлинный бестиарий, древние тотемы, пришедшие из времен, канувших в великую бездну лет. Здесь рельеф сделался мельче, а фигуры подросли, заняв всю доступную поверхность, радуя глаз после постоянного потока мелких деталей. Сорвил без труда распознавал образы – медведя, мастодонта, орла, льва, – однако каждый из них был изображен так, словно одновременно принимал все возможные позы – готовился к прыжку, прыгал, бежал, летел, – так что изображения превращались в своеобразные солнца, торсы животных преображались в диски, из которых, словно лучи, во все стороны устремлялись конечности.

– Серва… Моэнгхус… что станет с ними?

Он сам испугался того, как ее имя застряло в горле, прежде чем вылететь на свободу.

– Они будут распределены.

Каким-то образом он понял, что значит это слово.

– Разделены как трофеи…

– Да.

– Чтобы их любили, – проговорил юноша в ужасе, но почему-то без удивления. – А потом убили.

– Да.