Текли слезы. Черные глаза обвели розовые ободки. Му Сын Ойрунаса наконец повернулся к нему. По щекам его мудрая душа, подумал юноша, мудрая, но ревнивая к собственному безумию.

– И сколько же из вас сохраняет целостность? – спросил Сорвил.

Нелюдь помедлил мгновение, как бы опасаясь возвращаться к причине своего срыва. Обновленная решимость заставила померкнуть его лицо.

– Едва ли дюжина. Еще несколько сотен, подобно Нин’килджирасу, обитают в промежутке, в сумраке.

– Так мало.

Ойнарал Последний Сын кивнул:

– Рана, которую нанесли нам Подлые, оказалась смертельной, но потребовалось три эпохи, чтобы яд подействовал. Наше бессмертие и стало причиной нашей гибели. – Нечто, возможно ирония, согнуло его губы в усмешку. – Мы боролись с Апокалипсисом с Дальней Древности, сын Харвила. И боюсь, что он наконец одолел нас.

Свет был настолько ярок, что в его лучах все светлое казалось соломой, а смутное – мелом. Люди Ордалии брели по равнине, и за каждой душой влачилась своя тень. Поднимаемая переступающими ногами пыль словно по собственному умыслу складывалась во вторую Пелену, разреженную и неглубокую.

– А если Иштеребинт уже сдался Консульту? Что тогда, отец?

Серьезный взгляд.

– Серва, ты – моя дочь, – ответил Анасуримбор Келлхус. – Яви им мое наследие.

Нин’килджирас появился без каких бы то ни было объяснений, по словам Ойнарала, извергнутый тем же горизонтом, что в предыдущую эпоху поглотил его вместе с прочими лишенными наследия сынами Вири, устрашившимися решения суда Печати. Сын Нинара вернулся со всем подобающим случаю смирением и, обратившись к канону Имиморула, потребовал, чтобы его выслушали старейшие. Некоторые пытались убить его, приведя в исполнение приговор, вынесенный Ниль’гиккасом. Однако столь скорое его возвращение после исчезновения короля не было случайным. Нин’килджирас нашел Иштеребинт охваченным волнением, ибо никогда еще не случалось, чтобы потомок Тсоноса не возглавлял дом сей! И тогда старейшие, несомые буйным потоком скорби, ухватились за этого приблудного пса и немедленно провозгласили его королем, опасаясь борьбы и восстания – горестей, несомненно ввергнувших бы их в безумие. Но что же тогда могли сделать младшие? В вопросах канона у них не было голоса. Они оставались целостными исключительно потому, что не имели славы, каковая есть не что иное, как вершина жизни, a они еще и не жили вовсе. Что могли они обрести в присутствии героев, кроме насмешек?

– Я был ребенком, когда распустили Вторую Стражу, – объяснил Ойнарал. – И собственными глазами видел его, Нин’джанджина, самого проклятого из сыновей, стоящего, как брат, возле Куйяра Кинмои во славе Сиоля. Только я один помню условия нашей нечестивой капитуляции!